Медсестра в белом халате, появившаяся возле кабинета профессора, весила не меньше центнера. Глядя на нее снизу вверх, подросток, сидящий вместе с родителями на длинной скамье для посетителей, подумал, что она, если потребуется, легко скрутит любого буйного безо всякой помощи санитаров.
– Заходи, маленький, – ласково пригласила его тетка, открывая своим ключом дверь в профессорский кабинет. – Это ты, что ли, ясновидящий? Только о тебе и разговоры нынче в городе: все спорят, правда или нет. Вы – родители? Тоже проходите, я покажу, где сесть. Профессор будет ровно в пять, он никогда не опаздывает.
Медсестра провела всех троих, хранящих напряженное молчание, внутрь. Паренек решил, со смутной смесью юмора и страха, что если ему сразу начнут вязать руки и надевать смирительную рубашку, то он без труда прикинется нормальным, то есть станет как все: тогда рано или поздно отпустят.
В просторном профессорском кабинете было светло, и подросток, которого родители привели сюда на обследование, быстро освоился. Он сидел в глубоком, удобном кресле, вертел туда и сюда русой головой, причесанной, очевидно, только в честь появления в этой клинике, и с любопытством разглядывал предметы обстановки. Напольные часы старой работы мерно пробили пять раз, и худощавый, высокого роста, абсолютно лысый мужчина вошел через боковую дверь, кивнув и родителям, сидевшим возле окна, и мальчишке. На мужчине был белый накрахмаленный халат.
– Ну-с, молодой человек, посмотрим, чем ты нас удивишь, – благожелательным тоном произнес профессор, усаживаясь напротив в такое же, как у подростка, глубокое кресло. Мальчик отметил его кустистые брови и зеленоватые глаза.
– Много мне про тебя нарассказывали, давай разберемся, где сказки, а где нет. Согласен?
Мальчишка кивнул, заерзал на своем месте и увел взгляд в сторону.
Профессор считался лучшим в мире специалистом по психиатрии – в той ее части, которая касалась запредельных состояний. Он когда-то занимался легкой атлетикой и оставался жилистым и худым. Профессору было за пятьдесят, и характерной чертой его внешности, помимо лысины, являлся выступающий лоб. Когда, давая лекции, профессор выходил на кафедру, слушателям порой казалось, будто он, чуть поводя головой, нависает над аудиторией, словно змея над прудом с лягушками.
За высокими окнами кабинета, где он сейчас вел прием, стояли последние дни августа. Бирюзовое небо заливало помещение прозрачным и одновременно осязаемым светом, проливаясь лучами вечернего солнца на шкафы с фолиантами специальным трудов, на удобную кожаную мебель и на длинный, зеленого сукна стол, стоявший посреди кабинета. На столе в строго установленном порядке располагались: письменный прибор с массивной золоченой ручкой на мраморной подставке, деловые бумаги и, в точном соответствии с нумерацией, истории болезни пациентов. Крайняя папка, пока еще пустая, имела наклейку с нанесенными в верхнем углу именем, отчеством и фамилией мальчика, который пришел сейчас на прием: Семен Ильич Журавлев.
Профессор брался только за самые трудные, порой уникальные случаи, многие из которых не подпадали под общепринятую классификацию. Он работал с исключениями из правил, делая собственные, абсолютно отличные от коллег выводы. Политический режим это ему позволял, несмотря на существовавший в стране тотальный контроль за всеми сферами жизни, так или иначе связанными с идеологией. На перекидном календаре возле письменного прибора как постоянное напоминание крупными цифрами значился 1978 год, и хозяин кабинета, на своем веку повидавший нескольких уже вождей, сменявших друг друга, прекрасно знал те рамки, внутри которых ему официально разрешалось иметь собственное мнение. Но, поскольку профессор сотрудничал со спецслужбами по тематике особых состояний, моделируя сверхвозможности у бойцов специальных подразделений, он имел право раздвигать границы официальных доктрин – ссылаясь на необходимость для практики. Тем самым профессор оставлял для себя возможность настоящей, безо всяких кавычек, научной независимости, и пользовался этим правом по мере необходимости. То есть – всегда.
Сейчас в лице этого мальчика профессор столкнулся с проблемой, которая далеко выходила за пределы его профессиональных знаний. Проблему эту надлежало решать, как и обычно, наиболее оптимальным путем: не навредив.
– Посмотрим, – повторил профессор, глядя на мальчишку. Тот отметил, что у профессора, которого он вначале окрестил про себя удавом, несмотря на кустистые брови, лысую башку и суровый вид, были вполне спокойные и добрые глаза. – Родители говорят, что ты можешь без ошибки ответить на любой вопрос. Бывает? – он чуть улыбнулся, будто каждый день сталкивался с чем-то подобным и считал это естественным.
– Бывает, – признался паренек. Ему едва исполнилось четырнадцать, и внешне он выглядел вполне заурядно: слегка угловатый, с выгоревшей пшеничной копной, весь вытянутый в длину наподобие тростинки. Мальчишка явно перерос за лето размеры собственного пиджачка и стеснялся внимания к собственной персоне. Поэтому он невпопад