Мысленно я вернулся к тем минутам, когда, стоя перед командиром, возглавлявшим оборону в нашем секторе, вдруг охваченный чувством противоречия, я отказался выполнить приказ об отходе вместе с последними оставшимися в живых и сохранившими боеспособность солдатами. Раненых предполагалось оставить на старых позициях, что противоречило нашему девизу «Все за одного и один за всех».
Теперь последних из тех, кто остался цел, вел на командный пункт нашего сектора лейтенант Аугст, всего примерно сотню человек, что удалось наскрести в тыловых подразделениях. Некоторые совсем не имели подготовки солдата-пехотинца. Сам я вернулся в укрытие к своим раненым вместе с дюжиной своих солдат-старослужащих. Никто из нас не стеснялся слез, когда я объяснил раненым, которых было около сорока человек, что всех нас ждет впереди неизвестность. Мы исполнили свой солдатский долг, но судьба оказалась сильнее нас. Я сказал им, что наша страна благодарна нам за службу в Сталинграде, и пожал руку каждому. Большинство из этих солдат находилось в составе дивизии с самого начала войны. Я был уверен в одном: если по вине русских в моем присутствии хоть один волос упадет с головы раненых, они ответят за это! У меня было две полные обоймы к моему «ноль восьмому»[1] и еще один патрон в стволе: всего 17 патронов, 16 для Иванов и один для меня. И еще у меня оставалось две ручные гранаты.
Наступило жаркое время для всех нас, оборонявшихся на северо-западной окраине «крепости Сталинград». Основной оборонительный рубеж проходил на восток и на запад прямо за нами, на юг справа от нас, что позволяло русским атаковать нас сразу с трех сторон. Тем не менее все их попытки прорваться были безуспешны.
Прошло несколько безумно волнительных секунд. Как поступят русские? Я уселся в углу укрытия, на самом склоне возвышения, где оно располагалось. Здесь размещался командный пункт лейтенанта Аугста, служивший одновременно местом сбора раненых и больных. Все равно вот уже несколько дней госпиталь отказывался принимать новых пациентов, так как был переполнен, поэтому раненых приходилось оставлять прямо на переднем крае.
В моем камуфляже во мне было трудно различить офицера. Пистолет я прикрепил к ноге у колена. Что ж, теперь мне приходилось решить для себя: короткий последний бой или плен? Что выбрать? Я не знал и никак не мог найти времени, чтобы сосредоточиться на этом, так как было нечто, заставлявшее изнывать мои нервы. Скоро придут русские, и они очень пожалеют, если попытаются обидеть моих раненых товарищей!
Вот в передней части укрытия началось какое-то движение. Они здесь! Я сидел неподвижно и отмечал все, что происходило вокруг. Это были секунды полной концентрации и стресса. Я вдруг услышал голоса русских и увидел красноармейца с автоматом на изготовку в руках. Он отдал команду, которую мне сразу же перевел фельдфебель из моей роты Йозеф Павеллек. Павеллек был родом из Верхней Силезии и за несколько месяцев нахождения на Восточном фронте научился немного говорить по-русски. В приказе прозвучало: «Немедленно бросить оружие!
Прекратить любое сопротивление! Построиться снаружи перед укрытием!»
Я не скрывал своей враждебности к находившимся передо мной вражеским солдатам. Спросил Павеллека, что будет с ранеными.
– Они останутся здесь, если не смогут передвигаться самостоятельно. За ними присмотрят.
Мы должны были построиться перед укрытием. Я поднялся и собирался выйти наружу, когда меня остановил Павеллек:
– Господин капитан, возьмите с собой эти два пакета, здесь хлеб. Мне удалось сберечь их, и они могут очень нам пригодиться!
Почти механически я взял то, что он мне протянул, даже не заглянув, что было в пакетах. Я был как будто во сне. Направляясь за остальными, я как будто бежал от тех несчастных, что остались лежать на носилках. Потом я оказался снаружи. В оцепенении я шел за фельдфебелем Павеллеком, и мы шли по следам наших товарищей, которые уже скрылись за холмом. Какой-то русский солдат, тоже вооруженный автоматом, вдруг остановил нас и о чем-то спросил. Несколько раз я услышал что-то похожее на «урр» и «хлеб», но ничего не понял. Павеллек заговорил с русским. Потом он вдруг обратился ко мне:
– Господин капитан, он хочет часы, за которые даст нам хлеб. У меня двое часов. Можно я отдам ему одни?
Мне было все равно. Павеллек отдал красноармейцу наручные часы, которые извлек из кармана кителя. Русский взял часы и надел, потом что-то сказал Павеллеку, указывая рукой в направлении, в котором ушли остальные. Павеллек был в ярости, но русский презрительно покачал перед ним стволом своего автомата. Так мы и пошли, не получив ни крошки хлеба. Пока мы шли, я вдруг обнаружил что-то твердое в карманах моих брюк. Я тут же вспомнил о двух гранатах и пистолете. Оглядевшись и не обнаружив никого рядом, кто следил бы за мной, я разобрал свой старый верный пистолет и вместе с гранатами зашвырнул его по частям подальше в снег. Дорога вела туда, где прежде располагался наш сектор обороны, левее участка, занимаемого подразделением лейтенанта Аугста. Там мы увидели построенных в колонну военнопленных.