Я не чувствовал в себе сил идти. Почему я не позволил Кате поехать со мной? Пьяный дурак… ну а как не пить, когда без наркоза жить стало… невозможно.
– Платон… ты чего здесь? Случилось что-то? С кем?
Глава 2. Сердца на шампуре
Я поднял глаза, передо мной стоял Лётчик. Очень бледный, осунувшийся, и даже в рыжеватой негустой щетине, чего я вообще никогда не видел, с примятыми волосами, обычно удивлявшими блестящей гладкостью, но главное, в линялой больничной пижаме, похожий в ней, почему-то на узника. На его лице беспокойство, он побледнел ещё сильнее.
– Кто-то в реанимации? С родителями неладно?.. Что ты молчишь-то?
Я, наконец, открыл рот:
– Так вот ты где… зараза… – и, поддавшись внезапно нахлынувшим чувствам, которых я и не предполагал в себе, я поднялся и обнял его, прижав к себе. – А худой… прям мешок с костями!
Он смущённо бормотал, барахтаясь в моих руках, пока я его жал и хлопал по спине, боясь разрыдаться:
– Ну уж… не так уж и…
– А я-то… ох… я думал, ты помер, сволочь… тут все говорят, кто-то из докторов помер… я уж подумал, ты! – и я заплакал. Весь ужас потери я ощутил именно сейчас, когда обнимал его и тискал, хлопая по спине и зарыв лицо в его приятные гладкие волосы.
– Ну… так… Так это я и помер… Ну то есть… ладно, фигня, – выдохнув, подзадоренный моими руками, проговорил Лётчик, похлопав меня по бокам, потому что от того, как я его жал, он мог только, как тюлень похлопать ластами.
Я отпустил его, наконец, вытирая слёзы, чувствуя себя каким-то склеротическим дедом.
– А я тут с Боги Куриловым, ну ты… помнишь… который…. – сил уточнять у меня не было, я просто махнул рукой. – У него сердце схватило. И Вальдауф тоже у вас тут где-то… или не у вас, но тоже в больнице… Вот так Танина смерть-то…
– Таня жива, – сказал Лётчик.
– Что?! – я отшатнулся, падая задом на те же сиденья. Может, он не Лётчик, а призрак Лётчика? Вот она и жива ему? Господи, это я допился…
Но Лётчик, Валера Вьюгин, сел рядом, и, обернувшись по сторонам, прибавил тише:
– Ты… только это… ты, Платон, молчи… как я понимаю, надо, чтобы никто не знал.
– А кого же мы… схоронили? А Марк? Он-то?
– Я не знаю… но…
…Когда я взял за руку лежавшее передо мной тело, меня пробило током. Это не Таня! Сгорела или нет, но это не её запястье. И тело не её, теперь я видел то, что сразу понял Горбенко, только бросив взгляд. Даже если бы я не знал Танино тело лучше, чем своё, прикосновения хватило бы узнать: у неё тонкое, ломкое запястье с маленькой острой косточкой, это тоже не было мощным, но не её, и вообще не женское. И тело не женское, мужское. Теперь я видел: сложение довольно изящное, но это не женщина, тем более, не Таня. Должно быть, юноша, подросток.
И сейчас я вспомнил, как сама Таня опознавала Курилова, в первое мгновение растерялась, а после уверенно разглядела, что это другой человек. Да, не в первое мгновение, но узнать несложно.
Сердце забилось во мне неистово