– Хорошо, – говорю я и рассказываю тебе об одном дне, который мне очень трудно выковыривать из памяти, так как иногда мне кажется, что его никогда и не было.
В этот день мне особенно не хотелось оставаться с отцом дома. На улице похолодало, а значит, его огромные уши, которые всегда наполовину торчат из-под шапки, стали красными, набухшими и покрылись мерзкой шелушащейся коркой. Когда это происходит, отцу нравится усаживать меня рядом с собой и заставлять отдирать эту корочку чешуйка за чешуйкой. «Разве ты не хочешь позаботиться об отце? – говорит он. – Нельзя перечить отцу». Вот, в общем-то, и все, что нужно сказать, чтобы мои пальцы горели, обжигаясь о его ядовитую чешую.
Но в этот раз я решила, что ничего у него не получится. И раз уж шкаф стал для меня таким надежным убежищем, то так теперь будет всегда.
На обед у отца сегодня тушеная капуста с мясом, я сижу в шкафу и прислушиваюсь к каждому звуку и запаху. Сегодня особенно страшно, поэтому я веду себя очень тихо и просто пытаюсь пережить этот час.
Все идет благополучно, я слышу шлеп-шлеп в ванную, шлеп-шлеп на кухню, грохот посуды, а потом опять шлеп-шлеп в ванную.
Когда отец возвращается обратно и проходит мимо моей комнаты, в носу у меня начинает нестерпимо щекотать, и я чихаю. Звук такой громкий, что мне кажется – он разлетается на сотни километров и его слышно даже в королевстве.
Повисает тишина, как будто весь подъезд вымирает разом, а за ним и весь город, и мне тоже очень хочется прямо сию секунду умереть, но сердце предательски стучит и выдает меня еще больше.
Отец кидается в комнату и замирает перед шкафом.
«Я пушинка, легче пуха», – шепчу я в своей голове и ползу в глубь шкафа. Шкаф милостиво расширяется, пока огромные красные руки открывают его дверцы.
Я ползу по тоннелю из одежды: мамины пальто, пиджаки и платья гладят меня по голове и стараются подтолкнуть вперед своими рукавами туда, где я буду в безопасности. Неожиданно я понимаю, что могу выпрямиться и идти дальше во весь рост. Я иду очень долго, проходят сначала минуты, а потом часы, а вещи все никак не заканчиваются. «У мамы никогда не было столько одежды», – думаю я, и неожиданно эта мысль пугает.
Теперь я вижу, что иду по коридору из чужих вещей, они пахнут старостью и гнилью и тянут ко мне свои цепкие полуистлевшие руки. Они хватают меня за плечи и ноги, выдергивают волосы на голове, оставляют синяки и царапины. Я уже не иду, а бегу вперед.
В этот момент кто-то особенно больно хватает меня за локоть и тянет вверх.
Я ударяюсь коленкой о дверцу шкафа, боль настолько сильная, что темнеет в глазах, тоннель из жутких вещей растворяется, и я оказываюсь в комнате.
Передо мной стоит отец. Его кулаки сжаты, а рот съехал куда-то набок. Он очень зол.
Я знаю, он ударит меня, но боюсь я не этого, а того, что он заставит меня рассказать про королевство.
Я заканчиваю свой рассказ и смотрю на тебя. Все это время я тоже смотрела на тебя, но видела перед собой совсем другое.
По твоим щекам текут слезы. Они такие большие, что мне кажется, ты плачешь драгоценными