Мы возвращаемся туда во снах, мечтах и желаниях. А если не кривить перед собой – до времени просто прячем детство в своих задубелых от материальности телах, не забывая, однако, черпать и черпать из этого животворного родника, утоляя жажду, отмывая запыленные лица, нечистую совесть и души. На все наши взрослые ухищрения, страдания и потрясения неотступно смотрят синие глаза нашего детства, соизмеряя содеянное нами с небесной чистотой какой-то высшей морали, искренней и изумительной, как улыбка младенца.
Коротка человеческая память, но хочется продлить, сохраняя это мгновение для тех, кто останется после. Отдельные эпизоды детства отразились в моих стихах островками, разделенными уймой времени и событий. Сохранить в подлинности этот единственный и драгоценный период жизни может только повествование, которое я и представляю Вашему любезному вниманию.
Табун
Крохотный деревянный поселок, рассыпанный спичечными коробками домиков и бараков, щетинясь иссиня-темной кожурой драночных крыш, тонул между гольцами окрестных гор в огромном мироздании Забайкальской тайги, которая, обступая и нависая со всех сторон, волновалась, недовольно шумела ветрами, будто стараясь поглотить это жалкое людское пристанище с его раздражающей трескотней телег, дымом, зычным бабьим говором и лаем собак.
На небольшом пятачке возле конторы стояла полевая кухня с приступком из наскоро сколоченных горбылей, и Анна, молодая ладная солдатка, проворно орудуя черпаком, раздавала рабочим дымящееся варево, весьма отдаленно напоминающее обед. Каждый день директор леспромхоза, уже немолодой инвалид, комиссованный по ранению, в невероятных муках сам составлял это скудное меню. Все, что ему правдами и неправдами удавалось раздобыть, варилось в этом котле. Какая-то кукуруза, картошка, гречиха и даже жмых, который предназначался для подкормки животных. А если, по несчастью, на лесосеке падала лошадь, то в мутной баланде можно было обнаружить еще и кусок мяса. О хлебе только мечтали. Изголодавшие рабочие, в основном бабы, подростки и уже в который раз востребованные страной старики, ковали в тылу эту нашу неизбежную русскую победу. Никто из тех людей ни на секунду не сомневался в том, что враг будет разбит, а победа будет за нами!
День выдался жаркий. В топленом молоке неба висело разбухшее от перегрева светило, и не было спасу никакой твари. Смоляной воздух был разбавлен басовитым гудением паутов, серым облаком, кружащим надо всеми, кто шевелится, с единственной неотступной жаждой укусить и напиться чьей-нибудь кровушки. Собаки, вытаращив глаза, будто дразнились, высунув свои красные языки.
Сбросив ненадолго брезентовую робу, солдатки привычно отбивались от слепней березовыми ветками, оставаясь в потных выцветших майках, первоначальный цвет которых невозможно было предугадать, а затертые до глянца выпуклости над сосками вовсе не отталкивали пристреленных взглядов редких мужичков, а лишь подчеркивали совершенство природных женских форм, за которыми угадывалось их волнующее весомое содержание.
Анна совсем сомлела у горячего котла. Но люди, уставшие и голодные, все подходили и подходили, протягивая алюминиевые миски, не ведая, что сегодня им зачерпнут. Приторно пахло смолой и потом. Невольно глянув на проселок, Анна приметила вдалеке копошащееся существо. Ползущий ребенок по тем временам был явлением обычным и не вызывал особого беспокойства у окружающих. Лето. Но какое-то еще не оформившееся предчувствие уже коснулось ее острым коготком уколов в сердце. Неужто не доглядели? Детей у Анны было трое. Все ее наказы старшему и дочурке разбивались в прах, когда они оставались одни. Валерка, наобещав «золотые горы» младшей сестренке, убегал с ребятами на речку, а Раечка, усыпив меня, просто не имела сил бороться со всякими летними искушениями и соблазнами. А я не мог долго спать голодным. Да и сейчас, по прошествии многих десятилетий, не могу. Мама не спешила отнимать меня от груди, ее более радовало, что сынок рос, как на дрожжах, ядреным, подвижным и упругим, подобно пробивающемуся сквозь земную твердь молодому масленку. Поэтому, проснувшись в зыбке, которая представляла собой нехитрый деревянный подрамник, обтянутый мешковиной и подвешенный веревками к потолку, я привычно «десантировался» и, набив очередную шишку, безошибочно определял курс.
Глянув еще раз в сторону дороги, Анна поняла – этот знает, куда ползет. Бросить людей и раздачу было неудобно, а сердцем бежала навстречу. Разрозненные мысли толпились в голове, не выстраиваясь в какое-то конкретное решение. Обычно приветливая, заученными движениями она разливала обед, не глядя в лица людей и не отвечая на их реплики, тревожась, измеряя глазами расстояние до того места, где копошилось, медленно приближаясь, поблескивая голой попой, ее родное чадо. И неизвестно, сколько бы еще ее любящая душа ползла вместе с ним по пыльной дороге, когда из-за ближайшего березняка пушечным выстрелом вывалился клуб пыли и с бешеной скоростью стал приближаться по большаку. Через мгновение все поняли – это был табун, ошалевший от серых лесных кровопийц – паутов, угрожающей тучей летящей за ним. Я не раз удивлялся тому, как