Только вчера, 20 апреля 1945 года, рейхсмаршал вернулся из полуосажденного Берлина, где в бункере имперской канцелярии высшие руководители рейха в последний раз отметили день рождения фюрера. Было что-то странное и почти неестественное в том, что Гитлеру вновь удалось собрать их всех вместе: Гиммлера, Геббельса, Деница, Шелленберга, Мюллера, Бормана, Риббентропа, Кальтенбруннера, Кейтеля, Йодля… – на руинах и пепелище своей империи.
Лишь увидев всех этих, некогда немыслимо грозных, вершителей германских судеб теснящимися в основательно отсыревших за зиму подземельях ставки фюрера, над которыми уже вовсю свирепствовала вражеская авиация, Геринг вдруг по-настоящему осознал, что все они, с фюрером во главе: вся подчиненная им военно-государственная сила; сама еще недавно несокрушимо могучая и заповедно непобедимая Германия – действительно находятся на грани неотвратимой гибели. Кажется, это уже понимали все; на каждом из пребывавших там людей уже лежала печать скорби.
И хотя фюрер все еще пребывал во власти каких-то наивно-мистических иллюзий, все еще уповал то на некие, в реальности давно разгромленные, дивизии, которые якобы должны были подойти к Берлину и оттеснить русских; то на рационализм англо-американцев, которые в последние минуты неминуемо опомнятся, чтобы вступить с ним в сепаратные переговоры за спиной у Сталина, – Геринг, как и прочие собравшиеся на пятидесятишестилетие фюрера, уже явственно ощущал нависающую над всем происходящим роковую неизбежность, меченную страшносудным клеймом: «В последний раз!»
Потому что, и в самом деле, они в последний раз собрались все вместе, в последний раз побывали в бункере рейхсканцелярии, в последний раз отмечали день рождения фюрера, в последний раз представали перед остатками Германии и многострадального народа ее в облике вождей, кумиров и полководцев.
– Господин рейхсмаршал, – возник откуда-то из горно-поднебесного миража голос адъютант-порученца майора Ингена, – из Берлина прибыл представитель Генштаба люфтваффе в ставке фюрера генерал Коллер, и просит срочно принять его по очень важному делу.
– А что, из этой русской «крысоловки» кто-то еще способен пробиваться и прибывать? – с трудом вырывался Геринг из высокогорных альпийских видений, вот уже который день спасавших его от мрачных мыслей и суеверий жестокой германской действительности.
– Как это ни странно, господин рейхсмаршал…
Бывшему командиру эскадрильи дальних бомбардировщиков майору Ингену пришлось побывать в Берлине вместе с Герингом. И теперь ему тоже не верилось, что им удалось вырваться из этой осадной «крысоловки» и что кто-то там, в подземельях рейхсканцелярии, все еще пытается имитировать деятельность ставки Верховного главнокомандования.
Пока рейхсмаршал «отдавал дань приличия» фюреру, отношения с которым уже давно были натянутыми, Инген занимался формированием последнего транспортного конвоя из пригородного замка Геринга Каринхалле, благодаря которому по южному коридору в Берхтесгаден эвакуировались полотна известных мастеров, ценная посуда и все прочее, что еще можно было вырвать из-под сапог наступающих советских дивизий.
Поэтому он собственными глазами видел, каким массовым и паническим было бегство германского генералитета, министерств и всевозможных ведомств, направлявшихся в сторону спасительной Альпийской крепости фюрера, и какой неистребимо пораженческий дух витал над всем тем пространством, которое все еще оставалось под контролем вермахта.
Впрочем, спасительность тоже была слишком условной и призрачной, при которой новоявленные странники уповали только на то, что в альпийских редутах сдаваться все же придется англичанам и американцам, а не жаждущим мести азиатам-коммунистам.
– Если генералу действительно есть что сказать, пусть войдет, – молвил тем временем рейхсмаршал. – Но с условием, что ему действительно есть что сказать.
– Чтобы каждое слово – как удар бомбардировщика, – понимающе кивнул головой адъютант.
Когда генерал Коллер вошел, Геринг уже сидел за огромным письменным столом, вальяжно развалившись в столь же огромном, специально под его фигуру сработанном, кресле. В своем цивильном пиджаке, в серой рубашке с расстегнутым воротом и без галстука, он был похож на кого угодно, только не на рейхсмаршала авиации.
На какое-то мгновение генерал даже оцепенел, слишком уж неестественным казалось ему это странное превращение некогда грозного и непоколебимого маршала в провинциального местечкового толстячка, которого он не мог, не желал воспринимать как главнокомандующего военно-воздушными силами.
Правда, еще в Берлине полномочный представитель Геринга в ставке обратил внимание, что на торжества по случаю дня рождения фюрера рейхсмаршал прибыл в имперскую канцелярию без единого ордена на мундире, украшенном всего лишь «Золотым почетным