Диалог с 5-летним сыном, который было бы преступлением не записать.
– Мама, а сколько Мише лет?
– Одиннадцать будет скоро.
– А в двенадцать жениться можно?
– Нет, в двенадцать рано.
– А когда можно?
– Когда будешь взрослым, самостоятельным, закончишь институт, будешь работать.
– Поэтому я сейчас в детский сад хожу? Чтобы подготовиться к школе? А школа, чтобы подготовиться к институту? А институт, чтобы подготовиться к работе?
– Получается, так.
– А потом можно жениться?
– Да.
Тяжёлый вздох.
– Долго как.
Подумал и снова спрашивает:
– А кем я буду учиться?
– Кем захочешь, – перечисляю различные специальности.
– А кем надо учиться, чтобы деньги зарабатывать?
– Ну вот за это за все деньги платят. Но, главное, чтобы работа по душе была.
– Так если за всю работу платят деньги, почему тогда все не хотят стать музыкантом? Музыкантом же интереснее, чем строителем.
– Кому что нравится.
– Мне нравится музыкантом.
– Тогда будешь музыкантом.
– И тогда можно жениться?
– Можно.
– Так я уже музыкант, я же играю на пианино.
– Ага.
– Почему тогда нельзя сейчас жениться?
– Надо стать взрослым.
– Ну почему так все долго!
Действительно! Почему так долго! Двадцать лет одних подготовок!
***
Мама ест шоколадные конфеты. Тимоша подходит, смотрит – едят конфеты.
– Это шоколадные?
– Да. (Тимоше нельзя, диатез).
Взял коробку, водит пальчиком и читает:
– Шоколадные конфеты. Детям можно кушать.
***
По соседству с нами живут три девушки-тройняшки. Пока не появилась я, муж несколько лет пребывал в уверенности, что это одна и та же «тройняшка», вследствие чего те сочли его человеком грубым и невоспитанным, так как здоровался он всегда только с одной из них по-очереди.
Но вот приехала я. Первым делом я столкнулась в коридоре с Верой. Вторым делом я встретила ее сестру Надежду. Они были совершенно одинаковые, только у Веры брови были выщипаны в тоненькую линию, а у Нади, наоборот, ярко накрашены.
О существовании третьей сестры, Любы, я узнала, когда они живописной вереницей проплыли мимо нашей двери.
«Ага, тройняшки. Ух, ты! – подумала я, – а третью отличает мелирование, ясненько».
Дома говорю мужу:
– Здорово! Тройняшки!
– Где тройняшки?
– Здрассте. Кто тут шесть лет живет, и кто шесть дней!
– Ничего не знаю. Я только одну видел.
– Ну да. И она то выщепет брови, то нарастит, то мелирование сделает, то закрасит, да? И все в течение одного дня?
– Чего???
Муж долго пытался запомнить, кто что выщипал и накрасил, но на практике теорию применить не получилось.
– Да не понимаю я! Одну только вижу все время! – расстраивался муж.
Сошлись на том, что теперь он здоровается с одной и той же сестрой по несколько раз, отчего прослыл на редкость вежливым и внимательным человеком.
***
Самый уютный звук на свете – когда ты спишь, а с кухни доносится весёлое громыхание кастрюль. Значит, утром проснёшься, а там бабушка уже пирогов с яблоками напекла. Или мама приготовила всем завтрак – омлет или манную кашу.
Стоп! Какая бабушка? Какая мама? Нет бабушки. Нет мамы. Теперь я готовлю завтраки. Позвольте. Кто там гремит кастрюлями?
Кроме кошек, никого на кухне нет. Ну конечно же, кошки! Встали пораньше, чтобы приготовить хозяевам завтрак.
Стоп. Какие кошки? Какой завтрак? Кошки не готовят – бьёт тревогу засыпающее сознание.
А подсознание все равно настойчиво подсовывает прелестную картинку – Мурзик в поварском колпаке и с половником в лапе стоит на задних лапах на табуретке возле плиты и варит овсяную кашу детям, и кофе родителям. Маня в фартуке подметает пол.
А что. У всех коты учёные. У Пушкина сказки говорил. У Гофмана вообще записки писал. А мои, что, кашу не сварят? Сварят.
Хррр…
Судя по масштабу разрушений, которые я обнаружила утром на кухне, они собирались приготовить что-нибудь этакое. Какие-нибудь яйца Бенедикт, не меньше. И похоже, основным ингрединтом у них были мужнины носки, сиротливо свисающие с микроволновки и с мультиварки. А пол они вытирали полотенцами, судя по всему. Догадливые, что тут скажешь.
Ну