– Ну… взрослые совсем, – как-то удивительно не к месту сказал отец, – схватит реветь-то!
Выдохнув несколько раз, Юрий Сергеевич раздражённо дёрнул щегольской ус, наматывая его на палец, и зачем-то потянул в рот, зажевав напомаженные волосы и тут же выплюнув их в большом раздражении.
– Ну… – уже менее решительно сказал родитель и шумно вздохнул, испортив воздух парами алкоголя, смешанного с застарелым перегаром. Потоптавшись, он раздражённо повёл плечами, и шагнув к нам, попытался обнять всех троих, отчего только стало неловко и как-то душно.
Постояли так несколько секунд, и Люба наконец зашевелилась, поведя плечами и сбрасывая отцовскую руку. Объятия как-то сами собой распались, и недавнее чувство родственного единения ушло прочь, подобно утреннему туману.
– Я… – начало было старшая сестра, явственно смущённая и подыскивающая какие-то оправдания недавней своей слабости.
– Не надо, – прервал я её, – ничего не говори! Иногда можно… вот так. Даже надо.
Она кивнула и отошла, чуточку печально улыбнувшись мне и Нине. В этой улыбке была грусть по промелькнувшему незадачливому детству, сожаление о небывшем и все те эмоции, которые умудряются показать женщины, даже не подразумевая их.
– Студент, – наконец отвечаю отцу, расправляя слегка помятый мундир, – вот… Императорский Московский Университет.
– А мундир-то, мундир! – перебивая собственную эмоциональную неуклюжесть, излишне живо заговорил дражайший родитель, – Уже и пошит, а? Не веришь в приметы, значит?
Пожимаю плечами. Верю, не верю… подарок! Сказались мои связи в среде московских букинистов, лингвистов, филологов и прочей гуманитарной публики. Скинулись по рублику и устроили, понимаешь ли, сюрприз.
Но говорить об этом отцу как-то не тянет, откровенно говоря. У нас с ним… сложные отношения. Я бы даже сказал – токсичные. Нездоровые.
С одной стороны, я наследник славного рода Пыжовых, достойный продолжатель, который не посрамит…
… собственно, вариантов, чего именно я продолжаю, не посрамляю и далее, у отца достаточно много, и некоторые из них весьма противоречивы. Наслушался. От некоторых версий оторопь брала поначалу, пока не понял толком, что же такое за существо – давно и крепко пьющий алкоголик с развитой фантазией, многажды продырявленной памятью и острым чувством собственного превосходства над всеми окружающими по праву рождения, круто замешанного на столь же остром чувстве собственной неполноценности.
С другой стороны я «Как будто и не Пыжов!» по раздражённой обмолвке дражайшего родителя. Подозревать матушку в измене он не думает, очень уж мы с ним похожи. Я видел его детские фотографии и наброски карандашом, сохранившиеся от упражнявшихся в рисовании родственников. Не один в один, но внешнее сходство очень велико. К счастью, только внешнее…
Но мои слова и поступки папеньку раздражают чрезмерно, хотя он и не всегда в состоянии объяснить эту раздражительность даже сам себе. Тема моих заработков и тот факт, что с тринадцати лет я де-факто самостоятелен и содержу себя сам, более чем серьёзно участвуя в содержании сестёр, в нашем доме отцом не поднимается в принципе. Табу!
Он досадливо морщится и суровеет лицом, когда я (всегда при свидетелях!) даю Глафире свою долю на содержание дома, или приношу что-нибудь сёстрам. Его, пожалуй, более всего устроило бы, если я продолжал вносить средства в семейный бюджет, но молча и не выпячиваясь.
А я, зная не понаслышке характер дражайшего родителя и отнюдь не сахарных сестёр, просто вынужден показывать свою добычливость и маскулинность демонстративно. В противном случае, всё это быстро станет «как так и надо», и на семейном совете голос мой будет значить чуть больше голоса нашей служанки. Да и то…
Папенька наш вообще противоречив на удивление. В одном хитрозапутанном клубке требований от него – необходимость «соответствовать» неким постоянно меняющимся стандартам аристократии. С другой – не привычка даже, а какая-то болезненная, мстительная потребность вытирать об меня ноги.
Очевидно, я «по щелчку» должен переключаться, являя собой дома натуральную тряпку, а в гимназии и в обществе вообще, становиться эталонным (по мнению родителя) представителя аристократического сообщества, старинного рода московских бояр. Что там у него в голове, понять решительно не могу… Боюсь, здесь нужен не психолог даже, а психиатр!
За последние пару лет глава рода Пыжовых ощутимо сдал. Он по-прежнему бодр физически, пьёт не просыхая и ходит по проституткам, но вот интеллектуально заметно просел. Собственно, оно и неудивительно…
«– Где славное молодчество и весёлые проказы!? А-а… да что с тобой говорить, таким правильным и скучным! И вообще, я-то пожил! Есть что вспомнить! А ты… эхма, не понимаешь ничего! Жить надо, жить одним днём! А не тлеть!»
– … а славный мундир-то! – не унимается родитель, одобрительно кхекая, крякая и щупая мундирное сукно, – Иному