Сказать по правде, и меня ужаснуло собственное отражение: слишком уж многое бикини выставляло напоказ, из-под него торчали черные кустики волос, которые прежний скромный купальник надежно скрывал. Одной мысли о том, что эти миллионы волосков придется выщипывать, хватило мне, чтобы поскорее обменять бикини на купальник, как у Эстер Уильямс[1] моднющего цвета «американская красавица» – розового в красноватой дымке. Продавщица заверила, что в нем я выгляжу обольстительно, но, скажите на милость, кого и как мне обольщать, если несносный Дэвид Меркисон стережет меня, как пес сахарную косточку? А обольщать несносного Дэвида – много чести!
Сегодня температура поднялась выше сотни градусов, и я отправилась на пляж обновить купальник. Прибой был высокий – редкое явление для Бронте, но волны походили на зеленые атласные колбаски, которые у нас называют дамперами. Такие волны хороши для серфинга, но не для плавания. Я расстелила полотенце на песке, густо намазала нос цинковым кремом, натянула купальную шапочку под цвет купальника и побежала к воде.
– Прибой слишком силен, тебя унесет, – послышался голос за спиной.
Дэвид. Несносный Дэвид Меркисон. «Ну, пусть только попробует предложить поплескаться в детском лягушатнике», – подумала я и мысленно препоясала воображаемым мечом обтянутые скромным купальником чресла, готовясь к бою.
– Пойдем лучше в лягушатник, там безопаснее, – продолжал Дэвид.
– Вместе с малышней, под обстрел песчаных бомбочек? Ни за что! – отрезала я, и схватка началась. Нет, «схватка» не то слово. В запале я орала, а Дэвид не поддавался на провокации и сохранял выражение превосходства. Но в сегодняшней ссоре было применено новое оружие: я наконец-то додумалась известить Дэвида, что мне осточертело быть девственницей.
– Давай переспим! – потребовала я.
– Не дури, – невозмутимо отозвался он.
– Нет, это ты не смей делать из меня дурочку! Все мои знакомые уже давно с кем-нибудь переспали – все, кроме меня! Черт возьми, Дэвид, мне уже двадцать один, а я помолвлена с занудой, который даже целоваться по-настоящему не умеет!
Он снисходительно похлопал меня по плечу и сел на полотенце.
– Харриет, – начал он своим обычным спесивым и манерным тоном ученика католического колледжа, – нам пора назначить дату свадьбы. Я получил докторскую степень, в ГОНПИ[2] мне предложили свою лабораторию и грант. Мы знакомы четыре года и год как помолвлены. Половая жизнь вне брака – грех. А в браке – нет.
Ох!
– Мама, я хочу разорвать помолвку с Дэвидом, – объявила я, едва вернувшись с пляжа, где так и не окропила морской водой новый купальник.
– Так и объясни ему, дорогая, – ответила она.
– А ты когда-нибудь пробовала втолковать Дэвиду Меркисону, что больше не хочешь за него замуж? – осведомилась я.
Мама усмехнулась:
– Ну что ты! Я ведь уже замужем.
Терпеть не могу все эти мамины шуточки на мой счет!
Но сдаваться я не собиралась:
– Знаешь, в чем беда? В том, что мне было всего шестнадцать, когда мы познакомились, семнадцать, когда начали встречаться, и в то время мне так нравилось выходить в люди с парнем, что я против него ничего не имела. Но какой же он… рассудительный! Я уже совершеннолетняя, а он обращается со мной так же, как в мои семнадцать! Я чувствую себя мушкой, застывшей в янтаре!
Мама у меня понимающая, разводить мораль она не стала, но озабоченно нахмурилась.
– Харриет, не хочешь выходить за него – и не надо. Но поверь мне, дорогая: Дэвид – завидный жених. Симпатичен, хорошо сложен, с блестящим будущим. Вспомни, что стало с твоими подругами, особенно с Мерл. Все они связались с парнями, которым недоставало зрелости и благоразумия Дэвида, и поплатились за это. Ничего у них не вышло. А Дэвид будет твоей верной тенью, можешь не сомневаться.
– Знаю, – сквозь зубы процедила я. – Мерл мне все уши прожужжала о Дэвиде – прямо божок какой-то, просто я не понимаю, как мне повезло. А по мне, так он хуже прыща на заднице! Я встречаюсь с ним так долго, что другие парни на меня и смотреть не хотят, – да я же из-за него и мужчин толком не узнаю, черт возьми!
Но мама уже не слушала. Родители всегда были на стороне Дэвида, с самого начала. Будь у меня сестра или братья-сверстники… как же это трудно – быть чужой ошибкой! Гэвину и Питеру уже за тридцать, они все еще живут с нами, водят к себе женщин и трахаются с ними в нашем старом фургоне на непромокаемом матрасе, помогают папе продавать товары для спорта в нашем магазине, в свободное время играют в крикет – вот это жизнь! А я обитаю в одной комнате с бабулей, которая писает в горшок и выливает его в траву на заднем дворе. Вонь стоит – хоть нос зажимай.
– Радуйся, Роджер, что не на соседское белье выплескиваю, – отвечает бабуля на все папины упреки.
А дневник