Герой данной книги – Уинстон Черчилль интересен для нас, прежде всего, как особый тип человека, воплотившего в себе родовые черты Запада, прежде всего его индивидуализм и неукротимое стремление к самореализации. Именно в Черчилле мир признал последнего великого политика того Запада, который подчинил своему влиянию весь мир, открыл человечеству бездонные возможности науки и сохранил сострадание, приведшее к социальным реформам. Британская аристократия выделила из своих рядов на изломе девятнадцатого и двадцатого веков Уинстона Черчилля как бы для оправдания своего доминирования на национальной сцене. Жизнь Черчилля – это, возможно, последний привлекательный блик великого индивидуализма, сформировавшегося в городах Северной Италии в порыве Ренессанса, закрепленного Реформацией и веком Просвещения, и угасающего в университетах Америки, почти готовой устами своих фурологов признать переход мировой эстафеты в двадцать первом веке к коллективистской Восточной Азии.
Обращение к Черчиллю продиктовано также интересом к уникальной нации, тысячу лет жившей без угрозы национального уничтожения, особенному обществу, которое сумело на основе компромисса аккумулировать цивилизационный опыт, совместить традиции с изумительной способностью к новшествам. Задутые домны вокруг Бирмингема – рукотворное свидетельство начала мировой промышленной революции. Активным участием во всех трех индустриальных революциях небольшая страна сумела занять положение авангарда в материальном развитии человечества. Британия сумела показать миру достоинство преемственности, ведущей к уважению личности и поощрению творческого начала. Лишь англичане сумели реабилитировать слово консерватор, показав необходимость сохранения традиций и установлений, ценность опыта и пагубность его разрушения. Англичане встретили в двадцатом веке волну исторического отлива с мужеством и хладнокровием, которых так не хватает другим нациям.
Право Уинстона Черчилля на историческое почитание основывается на том, что, восприняв консервативные тенденции старой доброй Англии, он сумел провести государственный корабль своей страны через суровую историческую полосу, сохранив ее ценности, душевное здоровье и веру в себя. Полвека находясь на передовой линии политического бытия, Черчилль добился мирового признания как защитник лучших западных ценностей, как парламентский оратор, как исторический писатель и как политический лидер. Волею неумолимой судьбы жизнь Черчилля пришлась на время между пиком имперского влияния Британии и ее возвращением в Европу. Он помог своей стране сделать этот шаг без травм для национального самосознания.
Разумеется, он остро чувствовал отход своей страны от авангардных позиций в мире. В этом смысле он был истинный консерватор. Черчилль открыто говорил, что “утонченное время Людовика Четырнадцатого всегда предпочел бы современной эпохе “треска, жужжания, широко разинутых ртов и пожирающих глаз”. Он был уверен в том, что “несчастливая судьба будет преследовать тех, кто разрушает традиции прошлого.” Будучи премьер-министром, он твердо приказал именовать Иран Персией, Стамбул Константинополем, а Анкару Ангорой. Он всегда говорил о короле Генрихе Восьмом как о современнике и отказывался знать о таких странах как Камбоджа и Гватемала. Лучшим временем для него была викторианская эпоха. Никто не видел Черчилля в парламенте иначе как в сюртуке и шляпе. Когда Гарольд Ласки назвал Черчилля галантным и романтическим осколком империализма восемнадцатого века, тот ответил : “Мне нравится жить в прошлом. Я не думаю, что люди найдут много хорошего в будущем”. Главный противник Черчилля среди лейбористов – Эттли сравнил его со слоеным пирогом: “Один слой определенно семнадцатого века. Восемнадцатый век в нем очевиден. Есть и девятнадцатое столетие, ну и большой кусок, конечно, двадцатого века; и вот что любопытно, есть слой, который, принадлежит, возможно, к двадцать первому веку”.
Человек, восхищавшийся прошлым, не только не был закрыт для новых идей, но постоянно их генерировал. Черчилль был создателем танка, одним из первых увидел значимость авиации, глубоко интересовался ракетами в 30-е годы, приказал разбрасывать алюминиевую фольгу, чтобы “слепить” радары немцев, предложил идею трубопровода