– Это «Певек»?
– Возможно, – ответил Тарновский.
– Спешит как на пожар, – заметил старпом. – Обычный транспорт так не разгонится.
– Не разгонится, – согласился Тарновский и обернулся ко второму собеседнику. – Ефимыч, а ты что скажешь?
Ефимыч, сутулый косматый дед в потёртой тужурке явно с чужого плеча и в стоптанных сапогах, с потерянным видом стоял на крыле мостика.
– А? – встрепенулся он.
– Узнаёшь его? – Тарновский указал в сторону преследователя.
– Его?
– Да, ёпрст, его! Он тебя поимел?
Зверобойную шхуну Ефимыча пират захватил в Татарском проливе, прямо под носом у сторожевика береговой охраны. Провонявшую тюленьим жиром посудину угнали в Иокогаму, на продажу, а пленных вместе с кормчим отправили в Анадырь, дожидаться выкупа. Зверобоев держали в яме, наполненной талой водой и нечистотами, а когда ударили морозы (не лишаться же выкупа!) перевели в щелеватую избу. Говорят, после войны климат становится теплее и скоро на Чукотке яблони зацветут, но пленные этого не заметили. Им едва удавалось протопить избу настолько, чтобы на стенах подтаял иней. По возвращении во Владивосток Ефимыча взяли на «Громобой» с единственной целью – опознать флагмана пиратской флотилии, если таковой повстречается каперу. Но там, в северном плену, что-то надломилось в душе кормчего. Старик с ужасом смотрел на корабль своего обидчика и… не узнавал его.
– Н-нет, это не он.
Старая и сморщенная, как печёное яблоко, ламутка в выцветшем до белизны брезентовом анораке ткнула в сторону транспорта крючковатым пальцем и заговорила по-своему что-то очень недоброе. Её, пережившую налёт пиратов на Магадан, Тарновскому навязал заказчик поиска, имевший свои счёты с морскими добытчиками. До сего дня никто на капере не воспринимал старуху всерьёз. Моряки не могли поверить, что ламутка сумеет опознать пиратский корабль, наверняка перекрашенный и с фальшивыми надстройками, однако…
– О чём она говорит? – спросил Тарновский рулевого – приземистого кривоногого азиата, принятого в команду во время стоянки в Аяне.
– Очень сильно проклинает, – перевел рулевой и кровожадно ухмыльнулся. – Желает пиратам на том свете огня пожарче и смолы погуще. Короче, она их опознала. Это «Певек», флагман Упыря.
Бахнул пушечный выстрел, и перед носом «Громобоя» взмыл в небо всплеск от разрыва с венчиком дыма на верхушке. Пират сам раскрыл себя.
– Боевая тревога! – рявкнул Тарновский.
За две недели до встречи в Японском море «Громобой» вошёл в бухту Иокогамы и ошвартовался к борту полузатопленного танкера, служившего причалом вместо разрушенного пирса. Ещё до захода в порт пушки сняли с палубы капера вместе со станками и убрали в трюм, трубу дальномера укрыли брезентом, на носу и корме написали новое название в соответствии с фальшивыми судовыми документами. Русский корабль ничем не выделялся среди десятка похожих судов в порту. На борт поднялся таможенный чиновник, представлявший местного губернатора, а фактически независимого князя, самовластно правящего руинами портового города наподобие древних даймё. Чиновник в чёрном пропотевшем насквозь кителе принял любезное приглашение капитана и в салоне пропустил стаканчик ледяной водки. После второй стопки чиновник расстегнул крючки на тесном воротничке, после третьей заявил, что его собутыльник – честнейший человек на свете и досмотра трюмов не будет. Тарновский спустил на причал основательно окосевшего чиновника, по пути сунув ему в карман позвякивающий кисет, который пьяный вдрызг японец забыл на столе.
Три дня «Громобой» простоял в иокогамской бухте с видом на ржавый американский авианосец, который местные фабриканты постепенно разбирали на металлолом. Мимо проплывали рыбацкие шхуны и лодки-кавасаки, на волнах качались арбузные корки, бутылки и радужные масляные пятна. По вечерам в фанерных домиках у подножия заброшенных небоскрёбов зажигались огни, из раскрытых настежь дверей ресторанов в парке Ямашита доносились музыка и женский смех. В воздухе витали запахи мангала, тропических цветов и нефти. Сход с «Громобоя» на берег был запрещён, и это сразу породило массу слухов в порту: ещё не было случая, чтоб мореманы с Уссурийского берега отказали себе в естественных удовольствиях.
Однажды вечером к трапу подошёл молодой японец в пиджаке поверх майки, в драных джинсах и сандалиях на босу ногу. Визитёр без обиняков предложил вахтенному обеспечить команду выпивкой, дурью и девочками в любом потребном количестве. Лишённый всего перечисленного вахтенный мрачно хмыкнул и отвернулся. Японец интересовал его не больше, чем таракан в провизионке. Визитёр привстал на носки и доверительно сообщил на ухо рослому вахтенному, что может доставить мальчиков… для любителей особых наслаждений. Мореман ответил «агенту по удовольствиям» таким свирепым взглядом, что японец тут же ретировался. Береговое братство больше не предпринимало попыток вступить в контакт с русскими,