Раймон Арон, один из эразмийцев, о которых в этой книге так часто идет речь, во время войны сотрудничал в Лондоне в издании La France librea, журнале французского Сопротивления, но при этом дистанцировался от генерала де Голля. Карл Поппер не мог понять, почему его критикуют за то, что в свой день рождения он радовался поздравительным телеграммам как от глав правительств (Германии и Австрии), так и от лидеров оппозиции. Исайя Берлин говорил о себе – впрочем, с характерной для эразмийцев иронией, – что он похож на такси и работает только по вызову. То же можно сказать об отношении Эразма к Мартину Лютеру и его сторонникам, которое объяснялось лишь интеллектуальной, но не жизненной вовлеченностью, – почему это отношение и приобрело столь драматичную окраску.
Ясно, что интеллектуальный тип, легко опознаваемый по этим признакам, импонирует не всем. Многие предпочитают героев – в жизни или хотя бы в книгах. Они не могут оценить по достоинству позицию такого интеллектуала: оставаться неколебимо стойким перед искушениями эпохи и не забывать, что в любой момент истории решается прежде всего вопрос о свободе. (Видимо, совсем не случайно большинство героев в определенные моменты жизни уступали соблазнам несвободы. Достаточно вспомнить, что основные участники заговора 20 июля 1944 г. первоначально были увлечены национал-социализмом, а авторы эссе, составивших книгу «Бог, обманувший ожидания», – коммунизмом1.) Исайя Берлин не раз говорил о себе, что он трус. Однако и он, и другие эразмийцы были людьми незаурядного мужества, никогда не позволявшими себе отступать от избранного курса под влиянием тех или иных поветрий.
Итак, должен ли я внести коррективы в аргументацию, предложенную в этой книге, и отвести на ее страницах больше места героям нашего времени? Я изменил бы тогда основной идее, которая мне дорога, – ведь я исхожу из необходимости хранить верность либеральным началам Просвещения, особенно теперь, когда их повсеместно ставят под сомнение.
Отсюда второе соображение, касающееся возможных поправок. Историческая реальность, анализируемая в книге,– это реальность тоталитарных систем XX в. Несвобода, соблазнившая столь многих, была порождением насквозь идеологизированных государственных партий, требовавших от своих сторонников безусловного подчинения. Понятно, что речь идет в основном о коммунизме и национал-социализме. Однако – этим вопросом завершается мой анализ – можно ли утверждать, что кошмарная песня тоталитаризма спета? Порожден ли этот феномен исключительно XX веком? Верно ли, что любое общество на некотором этапе модернизации уступает соблазну тоталитарности? Или глобализация оставила в прошлом этот этап развития для всех обществ?
Все это очень важные вопросы, на которые в моей книге даются лишь крайне осторожные ответы. Сегодня все чаще обсуждают вопрос о воинствующем исламизме: не следует ли видеть в нем новую версию тоталитаризма? Говорят даже о некоем «третьем тоталитаризме». Ислам, бесспорно, представляет соблазн для многих. В мире распадающихся связей он соединяет, сплачивает людей прочнее, чем большинство других религиозных движений. Но освободительным движением ислам считать нельзя. Напротив, чем безогляднее люди руководствуются исламом в жизни, тем успешнее он навязывает им различные формы несвободы. А значит, и в этом случае допустимо говорить о соблазнах несвободы, которые требуют от просвещенных умов определенных высказываний и действий.
И все же сравнение исламизма с фашизмом и коммунизмом ведет к неверным выводам. В политическом плане исламизм представляет собой не один из возможных путей модернизации, а попытку сдержать ее движущие силы. Идеология «крови и почвы», безусловно, тоже была такой попыткой, но фактически оставалась лишь ширмой, скрывавшей процесс мобилизации, который следует признать модерным. В сущности, с иракской войной связано огромное недоразумение: вторгшаяся в Ирак коалиция приписывала режиму Саддама Хусейна исламистские черты, тогда как на деле это был тоталитарный режим, настроенный враждебно к приверженцам традиционного ислама и, с другой стороны, враждебно воспринимавшийся ими. Саддам был последышем фашизма, и исламские соседи закономерно считали его своим врагом.
Эти соседи, среди которых выделяется Иран, конечно, не принадлежат к числу демократий. Напротив, они культивируют особую форму несвободы. Вопрос, как эту форму называть – тоталитарной или, скорее, авторитарной, – остается открытым. Как бы то ни было, политический исламизм показывает, что путь в модерный мир не самоочевиден для всех. В исламских странах есть не только выигравшие, но и проигравшие. Последние часто готовы допустить у себя такие формы политического строя, в которых нет места для партий, выборов и общественных дискуссий.
В