В такие дни, как сегодня, я обычно оставалась в помещении. Но при ясной погоде всегда уходила на окраину оазиса, чтобы смотреть на вид, открывающийся за его пределами. Ведь бездумное любование уходящими за горизонт барханами было единственным развлечением в бесконечной череде одинаковых дней. Не то чтобы мне нравилось рассматривать пустыню, ведь, в сущности, на что там любоваться? Песок, песок, песок… То ли дело зеленый оазис, в котором мы жили. Небольшой, но довольно уютный, с пальмами и маленьким ключом, бившим в выложенной камнями чаше. Да, это был единственный островок жизни на многие километры вокруг, но… Это была клетка. Небольшая клетка для всех нас, волей судьбы имевших подходящую для пленения внешность. То место, откуда мы не могли выбраться на свободу.
Свобода… Я часто думала над этим словом. Оно манило чем-то неведомым, сладко ощущалось на языке. Казалось, если я сумею вырваться отсюда, то непременно обрету в жизни нечто важное. Смогу заняться чем-то еще, кроме ожидания неизбежного, опостылевших прогулок по замкнутому пространству внутри купола, обязательных для девушек занятий эротическими танцами и уроков, на которых обучали красиво и чувственно раздеваться. Если стану вольной, то мне удастся увидеть новых существ, познакомиться с ними и узнать… Сложно сказать, что именно я хотела узнать. Все! Только это всеобъемлющее слово могло описать ту жажду, которую я испытывала. Я хотела всего! Именно этого может желать тот, у кого нет ничего. Вообще ничего, кроме собственного тела. Нет даже понимания – кто он? Откуда? Были ли у него семья и родители? Или же он один из клонов? Тех, которые выходили из капсул-инкубаторов уже взрослыми, с заложенными в мозги сознанием и некоторой базой знаний.
Про клонов я узнала случайно от одной из шираки. Эта старая женщина дорожила работой в оазисе и выполняла свои обязанности старательно, в отличие от трех ее молодых товарок. Те надеялись со временем переехать в какое-нибудь из крупных поселений и воспринимали пребывание здесь как временное. А потому… Да и к нам они относились презрительно, в отличие от жалевшей нас Машшалы. Прочие служанки вели себя с нами как с товаром. Ведь именно им мы и были. Товар! Все мы являлись рабынями. Красивыми, молодыми, лишившимися всего рабынями, ожидающими, когда нас выставят на торги. И я была одной из них. Впрочем, какими бы бесправными ни чувствовали себя девушки, к шираки они относились с неменьшим снисходительным презрением. Боялись и ненавидели только хозяина.
– Элишше, – прошелестел голос за моей спиной. – Ты опять шмотришь на пуштыню? Ничего ведь не видно. Кровавый вал хорошо прячет то, что желает шкрыть от любопытных глаз.
– Привет, Машшала, – улыбнулась я старой служанке и пожала плечами. – Смотрю, пусть и не на что. Решила сегодня сделать исключение и прогуляться, хотя действительно ничего не видно. А чем еще заниматься?
– Пошиди ш девушками. Шкоро ведь рашштанетешь. Что глаза портить, глядя на то, что приношшит шамум? – говорила она, как и все шираки, смешно шепелявя и не выговаривая букву «с».
– Скучно, Машшала. Ну о чем нам говорить? Целыми днями мозолим друг другу глаза. Девушки нервничают и из-за этого срываются на ссоры. Считай, что я сбежала от них.
– Ничего, милая. Шкоро уже Большие торги, и ты тоже уедешь отшюда, – погладила она меня по руке и оглянулась проверить, не заметил ли кто ее вольности.
Прислуге было запрещено тесно сходиться с рабынями, но Машшала нарушала этот закон в отношении меня. И я с симпатией воспринимала странное, такое непохожее на меня существо, ценя доброту. Когда она делала уборку в моей комнатке и мы оказывались наедине, я с удовольствием с ней общалась.
– Вот это-то и пугает. Не знаю, как сложится моя дальнейшая жизнь. Что там, за стенами купола? Кто меня купит? – сказала я.
– Ты крашивая по гуманоидным меркам, Элишше. К тому же ты – редкий цвет. Тебя шможет купить только очень обешпеченный мушщина. А значит, жить ты будешь в богаштве и неге. Хорошая еда, крашивая одежда, мушщина рядом. Тот, который не пожалеет за тебя целое шоштояние. Чего еще желать девушке?
– Чего еще желать? – Я тоскливо посмотрела в сторону пустыни. Сейчас, во время самума, ничего видно не было, но я знала, что где-то там, где заканчивалась власть смертоносного ветра, шла другая жизнь. Та, в которой я могла бы быть свободной. – Уж точно не рабства, Машшала. Хотела бы знать, кто я, откуда и что могла бы иметь, если бы не оказалась в руках Патагеша.
– Шмиришь, Элишше. Что ты рвешь шебе душу? Радуйша тому, что ты такой редкий цвет. И я тебе уже говорила, ты, шкорее вшего, клон. Только они ничего не знают о швоем прошлом. У них его нет. Но при этом им вводят почти полную базу знаний об окружающем мире. Как раз твой шлучай. Ты знаешь практичешки вше, кроме швоего прошлого.
– Ну да, – хмыкнула я. – Спасибо, Машшала. Ты хорошая! Только не могу я радоваться тому, что я – клон редкого цвета. – Меня передернуло от отвращения к самой себе.
Мы с ней уже не впервые