Она снимает передник и бросает в переполненную корзину с грязным бельем в хозяйственном шкафчике. Остается дождаться сменщика. Где же он, черт его возьми?
В тот день, когда родился Линус, Мартина не было рядом с ней. И Тува не винила его в этом, поскольку уехала в роддом на «Скорой» на две недели раньше положенного срока. Правда, ей показалось странным, что Мартин ни разу не навестил в больнице их с сыном. Роды прошли не без осложнений, но Тува помнила только докторов, которые время от времени наведывались, чтобы удостовериться, что у нее и Линуса все в порядке. Мартин ограничился короткими СМС-сообщениями. «Я скоро приеду, – писал он. – Вот только улажу кое-какие дела». А Тува в полузабытьи представляла себе опустевшую квартиру, куда ей предстоит вернуться с Линусом. Мартин собрал вещи и ушел, пока она рожала их общего сына. Это и были «дела», которые он собирался «уладить». Просто взял и исчез, и с тех пор Тува ничего о нем не слышала.
Так они с Линусом остались вдвоем против всего мира. Не говоря о том, что этот «мир» так часто вклинивался между ними. Вот как сейчас, например. Даниэль сегодня выходит в вечернюю смену и уже с час как должен быть здесь. Но его нет, и Туве приходится звонить ему, чтобы поднять с постели. Половина второго пополудни. Была ли она такой безответственной в двадцать один год? Возможно. Ничего удивительного, что рабочие отношения не складываются. Тува смотрит на наручные часы.
Черт…
Она надевает пуховик, шапку и делает два двойных эспрессо – один в фарфоровой чашке, другой в бумажном стаканчике.
Должно быть, Матти опять дожидается ее в детском саду. Матти – воспитатель, которого Линус уже называет папой. И каждый раз, когда такое случается, Матти смотрит на Туву с упреком. Похоже, он хочет сказать, что Тува должна уделять больше внимания сыну, вместо того чтобы днями напролет пропадать на работе. Спасибо, Матти, за то, что пробуждаешь во мне нечистую совесть. Как будто недостаточно слез в глазах сына, который вот уже в который раз не может дождаться мамы…
Тува разливает эспрессо, когда в дверь врывается взъерошенный Даниэль вместе с порывом холодного февральского ветра. Несколько человек в зале демонстративно ежатся, но Даниэлю все равно. Во всяком случае, он не подает вида.
– Вот, – Тува протягивает ему дымящуюся фарфоровую чашку, – тебе это будет кстати, а я убегаю.
Не дожидаясь ответа, она хватает бумажный стаканчик и выбегает на снег, который еще и не думает таять. У дверей едва не сбивает с ног хрупкую пожилую пару.
– Простите, – бормочет Тува, – я опаздываю. Нужно забрать ребенка из детского сада.
– Вот как, но… знаете, дети иногда проявляют поразительную самостоятельность. Они ведь только кажутся такими беспомощными.
Голос ласковый, ни тени упрека.
Тува не отвечает, но радуется, что ее неловкость не вылилась в конфликт. Люди бывают обидчивы до смешного. Сколько раз посетители, на которых она пролила немного кофе, требовали не только оплаты химчистки, но и солидной денежной компенсации. Тува смущенно улыбается пожилой паре. Кофе выплескивается на руку, напоминая, что времени на разговоры нет. Тува извиняется еще раз и спешит в сторону метро, на ходу опорожняя стаканчик. Напиток обжигает рот, желудок. Это как лекарство. Тува чувствует химический привкус, отмечая про себя, что кофейную машину пора чистить. Очень может быть, что в помещении кофе не показался бы ей таким горячим.
Пожалуй, имеет смысл вернуться в кафе после детского сада. Даниэль не пожалеет для Линуса булочек, и это действительно так. К черту макароны с фрикадельками. Завтра утром Тува уезжает, но сегодняшний вечер – их с Линусом.
Она спускается в метро, чувствуя, как подгибаются колени, и хватается за перила, чтобы не упасть. Спотыкается. Тува, конечно, спешит, но не настолько. Совсем не обязательно заявляться в детский сад с синяками. Нужно подниматься, но ноги обмякли, как будто из них вынули кости. Голова кружится. К горлу подступает тошнота, и Тува чувствует, как теряет сознание. Примерно то же было с ней в роддоме после приема лекарств.
Линус. Я иду.
Тува ищет руками перила, но те парят где-то высоко над ее головой. Руки вытянулись почти на километр, и Тува больше не помнит, зачем ей нужны перила. В глазах пляшут темные пятна, а потом все вокруг кружится, и внутренний голос говорит Туве, что она падает с лестницы. А потом все обрывается.
Боль – вот первое, что чувствует Тува, очнувшись. Если она лежит, то очень неудобно. Тува сглатывает и прокашливается. Во рту сухость. В следующий момент она понимает, что больше не лежит, а стоит на коленях, слегка наклонившись вперед. Стены давят со всех сторон. Сверху – потолок, касающийся ее голого затылка. Туву как будто заперли в тесном ящике.
И это слишком больно, чтобы быть сном. Это не может быть явью, но тем не менее… Запах древесины слишком реален. Свет проникает сквозь короткие узкие