Надсмотрщики не заглядывали на их палубу. Сейчас, в шторм, когда корабль стонал подобно раненному зверю, и был готов кануть в толщу вод, им нечего было здесь делать. Они молили Аллаха милостивого и милосердного сохранить галеру и их жизни.
Федор Мятелев прижался к своим товарищам Василию Ржеву и Минке Иванову. Его рубаха и рваный кафтан полностью вымокли и сейчас от морозца стали подобны панцирю морского краба.
– Видать конец нам, – прошептал Минка посиневшими губами. – Потонет кораблик-то басурманский. И мы вместе с ним. Спаси Христос!
– Погоди нас хоронить, Минка, – в ответ прошептал Ржев. – Не это наш смертный час. Ее помучаемся на этом свете!
– А ты откель знаешь, дворянин? – спросил Минка. – Али сам господь бог про то те сказал?
– Может и сам господь. Но только не утонет кораблик этот сегодня.
– Моя одежда промокла насквозь и теперь заледенела, – произнес Мятелев. – У меня зуб на зуб не попадает. А вы толкуете про господа бога. Жрать не давали со вчерашнего дня. Забыли про нас.
– О душе подумай, стрелец. Говорю вам, что конец наш недалек. Примириться с господом надобно.
– Вот заладил ты, Минка. Помолись если так. Покайся в грехах.
– Без попа то? Чего молиться. Моих грехов вовек не отмоешь!
– Так много их у тебя? – спросил Федор. Разговор хоть немного отвлекал его от холода.
– Хватает. Человеков убивал.
– В том и мы с дворянином грешны. Кто не убивал в бою? Эка невидаль. Что может возразить воин, что падает в честном бою от твоей сабли, али от мушкетной пули? – высказался Федор.
– То в бою, стрелец. Я, когда у атамана Сокола был, много кого до смерти пытал. Из твоего дворянского корня. Много крови на руках моих. Грешник я великий. Не примут меня в царствие небесное.
– Примут, – снова усмехнулся Мятелев, стуча зубами от холода. – Ты сколь уже за веслом сидишь? Все свои грехи искупил, небось.
– А ты не скалься, стрелец. Над святым скалишься. Я те про грехи толкую. Али нечего тебе вспомнить перед смертью? Кто может сказать, когда застанет нас костлявая? Все в руце божией.
– А ты разве невинных смерти предавал? – спросил у Минки высокий раб с соседней скамьи.
Мятелев, Ржев и Минка разом оглянулись. Это был запорожский казак Иван Рог. Он уже три года сидел за веслом, но, не смотря на непосильную работу и плохую кормежку, по-прежнему выглядел богатырем.
– Вот я также многих и убивал, и казнил, и пытал. Но разве то люди были? С холопов сволота панская три шкуры готова была содрать, – гневно заявил Рог. – Батьку моего до смерти плетями засекли. Сестру на позор пану отдали, и она оттого на себя руки наложила. Мать моя сошла с ума.
– Ты, видать, человече, также из крестьян? – спросил Минка.
– Да, – согласился запорожец. – С Галичины я. Беглый холоп пана Войцеховского.
– Видал, дворянин, как опекает ваш брат нашего брата? – Минка посмотрел на Ржева.
Тот ничего не ответил.
– А ты из панов, что ли? – насупился Рог.
Ржев снова ничего не ответил.
– Дак он не из католиков. То наш православный дворянин, – вступился за приятеля Минка. – Хотя они такоже с нас три шкуры дерут, но все ж свои православные. Твой пан то католик?
– Латинец поганый, – ответил Рог. – Я, как сестра руки на себя наложила, сбежал к казакам Запорожским. Они приняли меня, и учить стали. Сам батько кошевой Иван Сирко меня учил. И стал я воином и много крови панской с тех пор пролил. Не щадил никого! Ксёндзов за ноги вешал. Баб монашек насиловал. С панов кожу сдирал с живых. Детишек панских в землю живьем закапывал.
Федор, услышав такое, содрогнулся уже не от холода, но от ужаса.
– Правду говоришь? – спросил он Рога.
– А то нет? Месть хотел учинить их племени поганому.
– Вот и я такоже! – согласился Минка. – Ненависть меня всего изнутри выжгла. И я панских баб насиловал. И с одного боярина кожу крючьями сдирал. То было. И забыть того вовек не смогу до часа моего смертного.
– И залил ты тот костер, что внутри тебя пылал? – спросил Ржев не то у Минки, не то у Рога.
– Нет, – первым сказал Минка.
– И я нет, – согласился с Минкой Рог. – Ни сестры, ни матери, ни отца тем не вернул. Но жалости к панскому отродью у меня нет и сейчас.
– А ты взаправду самого Сирко знаешь? – Минка Иванов перевел разговор в иное русло.
– Знаю. Я с ним в походы шесть лет ходил. Такого атамана поискать. Не зря его басурмане зовут «Урус-шайтан». Ух, и воин он, братцы. Ух, и воин.
– Слыхали и мы про Сирко. Отважный атаман, – согласился Мятелев.
– Он уже родился с зубами, и повитуха его сыном нечистого окрестила сразу. Сила в нем большая. Колдовская сила.
– Колдовская? – заинтересовался Минка.
– Я входил в ближний круг воинов, что вокруг