I. Старый дом
История эта началась с убийства, но я начну свой рассказ с мусора.
Мусор – это просто мусор. Который мне пришлось выкидывать во время уборки доставшегося по наследству дома. Ведь не начни я разгребать барахло, так и пролежали бы эти документы в подвале до скончания века.
Дом находится в Хырдалане1 и, сами понимаете, много за него не получить. Тем более что и невелик он – меньше ста квадратов и всего один этаж, да и дворик крохотный. А тут ещё первые двое покупателей скривились, увидев царящий в доме живописный бардак, словно бы сошедший со страниц отцов классической литературы.
Покрытая слоем пыли и затканная паутиной старая поломанная мебель. Толстенные пачки древних, пожелтевших газет и журналов. Перекошенные полки с книгами в покоробленных сыростью обложках. Засиженное мухами зеркало. Коробки с какой-то невнятной и частично битой советской ещё посудой. Подпираемый кирпичами продавленный диван. Про грязные окна и горы окурков я даже не говорю. А о запахе вообще можно не упоминать – воняло так, как будто под полом лежали два прошлогодних трупа нефтяника и расчленённое тело не очень чистой проститутки.
Третий покупатель, откликнувшийся на объявление, взялся за дело более рьяно и попытался сбить цену чуть ли не вдвое. Аргументировал он тем, о чём предыдущие промолчали – что дом легче перестроить, чем отмыть. И выпроводив его, я решил навести здесь хоть какое-то подобие порядка.
Первые два грузовика мусора я вывез быстро, но потом в одной из коробок обнаружил завёрнутый в кусок брезента старинный кинжал (судя по орнаменту, это был «кама»; и как мне после объяснили в антикварном магазине, конца восемнадцатого века), и дальше уже принялся перебирать барахло тщательнее. Не скажу, что в этих расползающихся коробках я обнаружил какие-то особенные ценности, но кое-чем они меня порадовали. Три дня ушло на то, чтобы привести в порядок комнаты, а потом я спустился в подвал.
За пятнадцать лет я побывал в доме от силы раз двадцать. А в подвал вообще спускался всего раз или два. Тут вообще ничего, кроме совершенной уже рухляди, не оставалось, и всё можно было с лёгкой душой выкинуть. Начал я с какого-то допотопного чемодана: деревянного, с неудобной ручкой и без замков, но перевязанного верёвкой. И едва я его приподнял, как прогнившая верёвка лопнула, вывалив на пол тубус для чертежей и толстенную папку с надписью на крышке, прочитав которую я об уборке и думать забыл.
По правде говоря, не останься я в две тысячи девятнадцатом без работы, мне и в голову не пришло бы дом продавать. Стоял он так пятнадцать лет, и ещё двадцать простоял бы. Зарабатывал я раньше неплохо, и подобную недвижимость (во всех смыслах этого слова), внезапно свалившуюся мне на голову, воспринял не как бонус за доживавшего у меня Толика, а как проблему, которая мне совершенно не была нужна. Оформление документов – тот ещё квест.
Дом достался мне в наследство от двоюродного дяди со стороны матери, Анатолия Михайловича Пангеева – человека, во многих отношениях замечательного. Я любил бывать у него в гостях, особенно с ночёвкой, хотя отец мой этих посещений и не одобрял. Он вообще недолюбливал дядю Толика, и недолюбливал как раз за то, что мне в нём больше всего и нравилось: дядька любил рассказывать разные ужасные и дико интересные истории, которые, как я подозреваю, сам же и выдумывал.
Рассказывать он не просто любил, но и превосходно умел это делать – с выражением, в лицах, играя голосом. А после у нас начиналось «обсуждение». То есть, я принимался задавать вопросы, пытаясь подловить его на неточностях и логических нестыковках, а он выкручивался, на ходу сочиняя объяснения, которые его друг, дядя Лёша, называл «заплатками».
«Пошёл заплатки лепить!» – говорил он с улыбкой, затягиваясь своей «Авророй» или опрокидывая залпом треть стакана «Агдама». Впрочем, сам дядя Лёша тоже не гнушался «лепить заплатки», иногда даже перебивая и споря с Толиком, какой вариант объяснения более логичен. Особенно часто такое происходило после вина. Сам-то дядя Толик почти не пил, во всяком случае, при мне. Со стаканом я его видел всего несколько раз, да и то если не оставался с ночёвкой или когда уже уезжал домой. Но Лёше он пить не препятствовал, только следил, чтобы тот не предлагал мне, и в момент, когда приятель уже «был тёпленьким», решительно выпроваживал его в соседнюю комнату спать. Определить этот момент было легко даже для меня. Дядя Лёша начинал делать паузы в разговоре, теряя мысль, глаза его становились оловянными, безо всякого выражения, и он всё чаще и протяжнее произносил своё любимое «во-о-от…»
Однажды я спросил у Толика, почему Лёша пьёт. И дядя ответил мне: «Чтобы отвлечься от жизни». Я не понял, но спросил ещё, почему Толик его не выгонит. Дядя невесело посмотрел на меня и сказал, что и у него самого тоже есть жизнь, от которой надо отвлечься. Этого я тоже не понял, но в сознании моём с тех пор прочно укоренилась мысль, что и дядя Толик мог бы стать таким, не будь рядом с ним Лёши.
Может показаться странным, что взрослый человек называет родственников и близких