внутри
аня больше не держит свой ум во аде и
не выводит вдоль кисти бритвой «умри, умри»
рак становится излечим в терминальной стадии
игорь жив, и ему исполнилось двадцать три
автоматы за спинами у ребят становятся бас-гитарами
из каждой глубокой раны течёт шираз
и все сбитые кошки оказываются под фарами
просто тряпками, брошенными вдоль трасс
да, и мы с тобой просыпаемся завтра старыми
и в одной постели
на этот раз
31 октября 2008 года
Вряд ли
вряд ли смерть говорит «не звони сюда больше» или там
из кабины пилота приветствует перед вылетом;
ждёт в пустой операционной хирургом, вылитым
джесси спенсером; стоит ли затевать возню.
просит у тебя закурить на улице и подносит лицо к огню.
подаёт томограмму и результат анализов, как меню.
произносит безрадостно «подожди, я перезвоню».
и ты ждёшь, когда перезвонит, до вечера.
до полуночи. до утра.
и под утро вдруг понимаешь, что да, пора.
моя смерть обитает во мне, поёт из меня, как дженис, а
сама шлифует свои ухмылочки и движеньица;
у неё есть подружка, я жду, что они поженятся,
доиграются, нарожают себе смертят, —
каждый как пасхальный куличик свят, с головы до пят.
и я буду жить столько, сколько они того захотят.
моя смерть из тех, что кладёт твою руку между ладоней
и шепчет «только не умирай».
и вот тут ты просто обязан сдохнуть – как трагикомик
и самурай.
9 декабря 2008 года
Смех
to Yoav
каждый из нас – это частный случай музыки и помех
так что слушай, садись и слушай божий ритмичный смех
ты лишь герц его, сот, ячейка, то, на что звук разбит
он – таинственный голос чей-то, мерный упрямый бит
он внутри у тебя стучится, тут, под воротничком
тут, под горлом, из-под ключицы, если лежать ничком
стоит капельку подучиться – станешь проводником
будешь кабель его, антенна, сеть, радиоволна
чтоб земля была нощно, денно смехом его полна
как тебя пронижет и прополощет,
чтоб забыл себя ощущать,
чтоб стал гладким, словно каштан, наощупь,
чтобы некуда упрощать
чтобы пуст был, словно ночная площадь,
некого винить и порабощать
был как старый балкон – усыпан пеплом,
листьями и лузгой
шёл каким-то шипеньем сиплым,
был пустынный песок, изгой
а проснёшься любимым сыном,
чистый, целый, нагой, другой
весь в холодном сиянье синем, распускающемся дугой
сядешь в поезд, поедешь в сити, кошелёк на дне рюкзака
обнаружишь, что ты носитель незнакомого языка
поздороваешься – в гортани, словно ржавчина, хрипотца
эта ямка у кромки рта мне скажет больше всех черт лица
здравствуй, брат мой по общей тайне, да,
я вижу в тебе отца
здравствуй, брат мой, кто независим от гордыни —
тот белый маг
мы не буквы господних писем, мы держатели для бумаг
мы не оптика, а оправа, мы сургуч под его печать
старость – думать, что выбил право
наставлять или поучать
мы динамики, а не звуки, пусть тебя не пугает смерть
если выучиться разлуке, то нетрудно её суметь
будь умерен в питье и пище,
не стремись осчастливить всех
мы трансляторы: чем мы чище,
тем слышнее господень смех
мы оттенок его, подробность, блик на красном и золотом
будем чистыми – он по гроб нас не оставит. да и потом
нет забавней его народца, что зовёт его по часам
избирает в своём болотце, ждёт инструкции к чудесам
ходит в мекку, святит колодцы, ставит певчих по голосам
слушай, слушай, как он смеётся.
над собою смеётся сам
10 октября 2010 года
II
Производство смыслов
Елене