Солнце пекло нещадно, середина лета, коротко остриженная голова была горячей, и мама у двери, под раскидистым тутовником кричала ему, чтобы вернулся и надел пляжную панамку. Он не хотел: в панамке здесь, на пустыре он выглядел бы нелепо, никто из детей не ходил сюда в головном уборе, кепке или шляпе от солнца. Он набирался солнечного света и тепла, впитывал жару через худенькое свое тело и остриженную голову, чтобы потом, когда отец вернется с работы, и они поедут на пляж, с наслаждением растратить, растворить накопленное тепло в прохладной морской воде.
Все пока было спокойно, жизнь шла размеренно и позволяла надеяться на хорошее. Неприятности начались потом, будто жизнь надломилась, поломалась и лучшая половинка осталась в его детстве.
Иногда в небе пролетала птица, разрушая узоры, которые он наблюдал. К счастью, время полдневного сна, как и все плохое, кончалось, и он вскакивал с раскладушки, и порой, его с двоюродным братом, семейство которого жило на соседней даче посылали в булочную, за хлебом, и оба мальчика бежали босиком по нагретому, обжигавшему пятки асфальту, и были рады, что обрели недолгую свободу без родительского надзора. Но с братом он так и не подружился, слишком разными были характеры, неинтересно было с ним …
Проснулся поздно, будильник показывал половину одиннадцатого, вспомнил, что среда, что на работе должен быть после одиннадцати, что день предстоит насыщенный и нелегкий, ждут неотложные дела, которые нельзя откладывать на четверг, а тем более – на пятницу, надо проверить около десяти объектов, на которые падало серьезное подозрение… И вдруг посреди рабочей недели, сам не понимая, что его натолкнуло на это неожиданное решение – заказал такси и поехал в свое селение, на кладбище, на могилу отца. Стал припоминать: отец умер четырнадцать лет назад, и он уже года два не был на кладбище, на его могиле. Конечно, это был повод, так сказать, сыновний долг, но почему так внезапно, позабыв все срочные дела, которые требовали его присутствия и немедленного решения, тогда как можно было бы спокойно посвятить этому воскресный день? С отцом он нельзя сказать, что был дружен при жизни его; после того, как развелись родители, он редко виделся с отцом… Уже подъезжая к кладбищу, он вспомнил свой сон, очень путаный, бессюжетный, тревожный, из которого ничего нельзя было понять: если сильно зажмуриться, то сверху, с чистого, прозрачного неба посыплются крапинки, похожие на осколки стеклянных звезд. Давно умершая бабушка, у которой он жил несколько лет, когда уже был юношей, что-то несуразное несла с балкона третьего этажа дома похожего на их старый дом в нагорной части города, где ютилась в основном городская беднота; покойный отец, нервно настаивающий на срочном переезде в неизвестный северный город, плачущая навзрыд, будто случилось большое горе, мать… Такой сон…
На кладбище никого не было, кроме двух служителей, дворников, непонятно, что здесь убирающих и охранявших – все могилы заросли сорной травой, кое-где валялись прозрачные, грязные пакеты, пожелтевшие газетные листы и прочий мусор, и никому дела не было до всего этого. Завидев его у могилы отца, торопливой рысцой по главной аллее кладбища стал приближаться молла. Он стоял и смотрел на надгробный камень, очень простой из обычного камня с надписью на кириллице, на которой уже никто не читает здесь. Скупая надпись: годы жизни, имя, фамилия… Они не могли пробудить в нем ни одно воспоминание, кроме тяжелых месяцев, когда отец пристрастился к алкоголю и скандалы в их доме вспыхивали часто и долго не затихали, то достигая кульминации, то опускаясь до относительного взрывоопасного затишья, как кардиограмма неблагополучного сердца. Он был в каком-то полусонном состоянии, но вдруг будто пробудился – первая дата на камне, дата рождения отца вдруг натолкнула его застывшую мысль на воспоминание, которого у него никогда не было и быть не могло: каким был его отец ребенком, годовалым, лет трех, пяти?.. Никаких детских фотографий его, конечно, не имелось, в те годы фотографии были редкой роскошью, не все могли себе позволить, а тем более – сельские жители. Но ему необъяснимым, чудесным образом вдруг привиделся живой детский образ отца: как он учился ходить, смешно переставляя ножки, хватаясь по пути за все что попадалось, чтобы не упасть, пугливо улыбаясь своей новоприобретенной способности самостоятельно передвигаться… Он будто ненадолго очутился в давнем сне отца, проспал в его сне, не понимая, как сюда попал. Он некоторое время рассматривал придуманный образ перед глазами, не совсем понимая: все было очень живо, как наяву, и жизнь этого мальчика еще предстояла, вся нелегкая, трудная жизнь, которую он взвалил на себя и тащил, но не выдержал до конца, рухнул, свалился, сбросил со своих плеч ответственность за дом, за семью, за сына…
Рядом, почти вплотную была могила деда, со стороны отца, такой же простой камень, какой и завещал отец на своей могиле, только надпись была арабской вязью. Деда он не видел, тот умер до его рождения, умер не старым, лет пятидесяти, и был прост и наивен до глупости по рассказам отца, что в детстве он обычно выслушивал невнимательно, вполуха, а отец настойчиво старался привить мальчику любовь к незнакомому деду.
Старый