Сентябрь 1996.
Получается, всё началось с дырявого носка. Учитель поручила мне полить цветы в классе, пока остальные дежурные драили пол. Сегодня повезло – не заставили отковыривать засохшие жвачки под партами, оттирать черные полосы со стен и линолеума. Я скинула обувь, забралась на стул, потянулась с кружкой воды к раскидистому хлорофитуму на шкафу. На верхней полке пылилось множество бумажных шариков, мальчики плевались такими из самодельных трубок. Я заметила надпись на смятом ватмане. «Математика ум в порядок приводит» В прошлом году кто–то добавил «не» перед словом «приводит», и Нина Алексеевна сняла плакат со стены.
– Оль, у тебя дырка! – добродушно рассмеялась Маша С., приступая к отмыванию заляпанной дверцы шкафа. Я посмотрела на свои ноги – палец забавно торчал из носка. Оборин мельком взглянул на нас, продолжая возить шваброй по полу, хотел быстро закончить и бежать на футбольное поле. Его друг ещё полчаса назад поднял стулья на парты, и гонял мяч за окном. Нина Алексеевна оторвалась от проверки тетрадей:
– Козлова, как бомжиха, ей-богу. Разве сложно носки нормальные найти?
Оборин согнулся от хохота и выронил швабру.
– Точно бомжиха! – заорал он. – Нищета!
Я вспомнила, как проспала сегодня, схватила что попало из ящика, побежала на уроки.
Все равно под кедами не видно.
Почувствовала, как лицо покраснело, а в животе неприятно закрутило.
– Меньше разговоров, больше дела! – Нина Алексеевна застучала железной линейкой по столу, но Оборин не останавливался, его хохот напоминал лай злобной цепной собаки. На следующий день про дырявый носок знал весь класс.
Апрель 1997.
Я закрывала руками лицо, мокрое от слез и липкое от соплей. Вокруг смеялись, кричали, топали, барабанили по партам. Я считала секунды до звонка, когда в класс зайдет учитель, и они заткнутся хотя бы до следующей перемены. Место за партой превратилось в мою личную клетку. Я словно приросла к стулу, ловила каждое обидное слово, мысленно сжимаясь до мизерных размеров. Казалось, что лица великих математиков с портретов над доской застыли в молчаливой усмешке, стены медленно сдвигались и давили. Голоса одноклассников звучали будто не с соседних парт, а внутри головы. Вопли, оскалы, веселье. И без того полудохлого кролика кинули на растерзание гиенам – посмотреть, как быстро стая покончит с беспомощным зверьком. Мир сузился до размеров классной комнаты. Локти больно упирались в парту, всем телом я ощущала летящие отовсюду невидимые камни. Маленькие, средние, огромные, оставляющие незримые синяки и царапины. Самые тяжёлые прилетали от Оборина, Соболевой и Жеребцова. Оборин умел завести толпу, превращал издевательства в целое представление, сильно отставал в учёбе, но класс всегда дружно смеялся над его шутками.
Соболева обращалась ко мне редко, лишь иногда высказывалась.
Что с нее взять – нищета.
Смотрите, какая у Козловой стрёмная обувь!
Соболева меняла наряды каждый день, в школу приезжала с братом на машине, постоянно приносила конфеты и жвачку. Несмотря на плохие оценки, её фамилия не упоминалась на родительских собраниях. Мне хватало одного взгляда, чтобы ощутить насколько сильно она меня презирает.
С Жеребцовым мы дружили в начальных классах. Он подкидывал записки с сердечками и провожал до дома. Закончилась первые три класса – время, когда учительница приводила в пример мои диктанты, хвалила перед всеми в залитом солнцем кабинете, объявляла лучшей ученицей каждый год. Я улыбалась почти полностью коренным рядом зубов, вприпрыжку бежала домой, размахивая тетрадью, где красовались пятерки с плюсами.
Соболева уже тогда невзлюбила меня.
Мама сама на базу ездила за шторами, чтобы в классе было красиво.
И зеркало в гардероб тоже мы покупали, а хорошие оценки у Козловой.
Она на день рождения даже конфеты не шоколадные приносит!
Тогда я еще не успела сломаться, мне было всё равно, кто принёс шторы и зеркало в школу.
Классным руководителем стала математичка Нина Алексеевна. Вместо сплошных пятёрок и редких четверок, в дневнике всё больше краснели двойки и даже колы, а Жеребцов с любовных писем перешёл на плевки. В его взгляде больше не читалась наивность, как в начальной школе. Раньше он дёргал меня за косичку и срывал шапку, мы вместе заливались смехом в шумном гардеробе на первом этаже, бегали по лестнице под ругань дежурных. Я дружила с беззаботным ребёнком-третьеклашкой, а начиная с 1996 года, боялась смотреть в глаза этому человеку. Теперь смешно было только ему.
С каждым днём всё сложнее было заставить себя идти на уроки, в то время как для остальных травля стала любимым ежедневным занятием. Даже толстый рыжий Гуренко, которого дразнили «Жиренко», громко хохотал,