– Да какой титул между своими! Просто: вселюбезнейшая, мол, Наталья Алексевна, почто забыла меня бедную, не изволишь ли нынче к обеду пожаловать? Ну и закончи там, как положено. А в конце-то и припиши, что, мол, разговор преважнейший есть и безотложный.
– Уж готово? Скора ты писать. Изрядно вывела, прямо приказный, а не княжна.
Письмо было тотчас отдано гонцу. Марии дождаться царевны Натальи не пришлось – из дому за ними прислали. Царица отправила было посланного назад – дескать, у меня остаются обедать. Но Борис Алексеевич и вдругорядь прислал человека – немедля домой. Поехали, и дорогой Наталья прямо извелась от любопытства, что такое дома стряслось.
А дома оказалось, что ничего не стряслось, просто гость к обеду. Но вот гость не простой – царевич.
Батюшка самолично их с Натальей на крыльце встретил и о том известил. Да на Марию глянул строго-престрого – у неё лишь глаза тоской налились, ничего не сказала, молча одеваться пошла.
В её комнате уж хлопотали над новым туалетом две чужие девки. Пелагею и не подпускали, она только умыванье для княжны приготовила. Туалет и вправду был дивный: на розовом атласном чехле волны белых кружев, и лиф также весь кружевами покрыт, а рукава кружевные пышные без чехла, в них руки как в облаке едва просвечивают. На шею ей жемчужные бусы одели из вновь купленного – кстати пришлись, на лоб – поднизь из мелкого жемчуга. Потом все трое, с Пелагеей вместе, встали вкруг неё и ну ахать да нахваливать, будто ничего краше и в жизни не видали.
Тут как раз в дверь стукнули – пора, мол, идти. А то уж у Марии слово резкое на языке было. Хорошо, что не сказала, не обидела. Чем они-то, подневольные люди, виноваты?
Ох и тяжек этот обед ей показался – ровно помои есть заставляли! Царевич напротив сидел, глаза мутные, губы мокрые, руки всё время то хлеб щипали, то скатерть мяли. Ей и смотреть-то на него не хотелось, так и просидела, глаз не поднимая, и, что говорили вокруг, почти не слышала. Мечтала, как после, в комнате своей даст себе волю – в клочья все кружева с платья раздерёт, наплевать, что больших денег стоят, и Алексею так же все волосёнки его жидкие повыдерет, если он подойти к ней близко посмеет…
Как только встали из-за стола и пошли в кофейную, Мария хотела было уйти потихоньку, но отец с неё глаз не спускал.
– Куда, Маша?
– Я, батюшка, кофею не хочу, к себе пойду.
– Что ещё выдумала?
Глаза сердитые сделались, брови сдвинул, притянул к себе за руку и прошипел в самое ухо:
– Марья, не прекословь. Дочь ты мне или нет? Прокляну, коль перечить станешь.
Потом отошёл от неё и как ни в чём не бывало с лёгкой улыбкой проговорил:
– Алексей Петрович, вы давеча о немецких гравюрах спрашивали? Они в кабинете, княжна вам покажет, кофий вам туда принесут.
Шёл по переходам важный лакей, за ним княжна Голицына, неуступчиво задрав подбородок, следом тащился Алексей. Мария слышала за плечом его сдавленное дыхание и злорадствовала – видно, робел вровень с ней идти. Душили её злоба и обида, и стыдно было до невозможности – как ухмылялись некоторые