– Да, я ж не о чае … Хотя, и за него, спасибо. За отзывчивость твою. Что, не отмахнулась от старого человека. – Она, как-то грустно посмотрела на меня.
У меня от жалости, аж слезы на глаза навернулись. Я на мгновение отвернулась от нее, чтобы взять себя в руки. Потом подошла и крепко ее обняла за плечи.
– Мария Афанасьевна, я обещаю вам, что приложу все силы, чтобы найти эти серьги. Вы только не волнуйтесь. Все будет хорошо.
Обычные формальные фразы не могли передать всех моих чувств. Но, я просто не знала, как еще могу утешить старую женщину.
Подождав, пока она допьет чай, я предложила пойти к ней домой и еще раз поискать как следует.
Вскоре, мы сидели в теплой уютной комнате, где тикали старые ходики и потрескивали поленья, подброшенные в печь на рдеющие угли. Мария Афанасьевна юркнула в спальню и вышла оттуда, неся в руках резной деревянный ларчик.
– Ты ж помнишь, я при тебе их сюда прошлый раз положила. А теперь, глянь, нету их здесь.
И бабулька вытряхнула содержание шкатулки на стол. Серебряное обручальное колечко выкатилось оттуда и звеня упало на пол. Я наклонилась, подняла его и положила на стол. Мария Афанасьевна, приложив ладошку ко рту, извечном жесте всех русских женщин.
– Это мое обручальное. Как мужа схоронила, так и сняла. Почто оно мне сейчас. Да и пальцы уже распухли, не налезает. – Стала она мне показывать свои сухонькие ручки с артритными косточками на пальцах. – А это от Алешеньки, сыночка, с армии письмо. – Она бережно взяла в руки затертый от частых соприкосновений с руками, конверт. – Последнее … – Почти шепотом произнесла она.
Там лежало еще пара крестильных оловянных крестиков на простых шнурках, прядка светлых детских волос, перемотанных шелковой красной ниточкой. Она брала каждую вещь, смотрела на нее, а потом, осторожно клала обратно. В каждом жесте – часть прожитой жизни. Потом она как-то встрепенулась и заговорила обычным голосом.
– Сама видишь, где тут затеряться то серьгам. Более и нету ничего. – Вздохнула тяжело она. Села на лавку, и начала складывать свои драгоценности обратно в шкатулку.
Я задумчиво смотрела на нее, потом решилась задать вопрос.
– Мария Афанасьевна, а вы никому про серьги не рассказывали случайно?
Она вскинула удивленно бровь.
– Что ж ты, думаешь я уж из последнего ума выжила? Ты же мне наказывала, да я и сама понятие имею. Народ то он … слаб на всякие цацки. Вон, из-за Игнатовского золота сколько народу то пострадало.
Она закончила складывать все в шкатулку, сложила руки на коленях и задумалась. Потом подняла на меня глаза.
– А знаешь, я когда Алешино то письмо сидела читала, ко мне Степанида заходила. Ей маслобойку надо было. Так я когда маслобойку то ей эту принесла она около шкатулки сидела лиса лисой. А, потом эдак, невзначай вроде и спрашивает. Все, мол, богатства свои пересматриваешь. Я помню тогда даже осерчала на нее. Какие такие богатства, спрашиваю. А она, маслобойку-то ту хвать, и в двери. Но я тогда в шкатулку-то