I’m afraid[1], твое толкование «Приглашения» совершенно неверно. Никакого не следует искать символа или иносказания. Он строго логичен и реален; он – самая простая ежедневная действительность, никаких особых объяснений не требующая[2].
Задолго до начала работы над романом Набоков сочинил драму «Дедушка» (1923), в которой на материале Французской революции изложил историю приговоренного к смерти аристократа, чудом избежавшего казни и вновь встретившего своего палача много лет спустя.
В 1935–1936 гг. «Приглашение на казнь» было опубликовано в нескольких номерах парижского журнала «Современные записки», вызвав сдержанные отзывы эмигрантских критиков. Насколько необычным этот роман с эпиграфом из вымышленного французского философа показался русскому читателю, можно судить по прямо противоположным суждениям о нем одного из самых проницательных критиков эмиграции П. М. Бицилли. В письме к редактору «Современных записок» В. В. Рудневу от 4 июня 1935 г. он отозвался о «Приглашении» следующим образом:
Насчет Сирина Вы правы: блистательно, сверхталантливо и – отвратительно. Чем? Думается, тем, что современную Weltschmerz[3], ощущение метафизич[еской] тревоги, обреченности, духовной опустошенности он обращает в материал для литературного фокусничанья[4].
11 марта 1936 г. он вновь писал Рудневу:
Прочитавши до конца «Приглашение на казнь», убедился окончательно, что Сирин – гениальный писатель, но все еще не выучившийся себя ограничивать и слишком часто увлекающийся собственной виртуозностью <…>[5]
Наконец еще месяц спустя, 7 апреля, он резюмировал:
Мне хочется для очередной книжки [журнала] дать статью о творчестве Сирина как, т[ак] сказ[ать], культурно-историческом факте. Я все больше и больше «проникаюсь» им, и сейчас многое из того, что казалось мне у него игрою, виртуозничаньем, представляется мне вполне осмысленным и внутренне оправданным его столь показательной для нашего времени интуицией жизни[6].
Отдельной книгой, с небольшими изменениями, роман вышел в издательстве «Дом Книги» (Париж) в 1938 г. Английский перевод, подготовленный Дмитрием Набоковым в сотрудничестве с автором, был издан в 1959 г. под названием «Invitation to a Beheading» (G.P. Putnam’s Sons, Нью-Йорк) с предисловием Набокова. Не вполне удовлетворенный этим названием, Набоков рассматривал и другую версию, «Welcome to the Block» (Добро пожаловать на плаху), которая осталась неиспользованной[7]-
В 1966 г. (как установил Брайан Бойд) состоялось русское переиздание романа под маркой фиктивного парижского издательства «Editions Victor», снабженное биографической справкой о Набокове, списком его произведений и предисловием американского писателя и критика Джулиана Мойнагана. Это издание, подготовленное по правилам пореформенной орфографии, как затем и «Защита Лужина», было выпущено при содействии «Радио Свобода» по правительственной программе США с целью распространения в Советском Союзе произведений запрещенных на его территории авторов.
В своем предисловии Мойнаган писал:
<…> Цинциннат признан виновным в преступлении, которое вовсе не преступление – в том, что он – личность. Он думает по-своему – к этому и сводится его гностическая или гносеологическая «гнусность». <…> режим зиждется на одном-единственном, монолитном и нечеловеческом принципе: принципе всеобщего и непременного сотрудничества и соучастия. Так, защитник сотрудничает с обвинителем, а судья с ними обоими. От осужденного, в виде предельного надругательства, спрашивается, чтобы он «соучаствовал» в собственной же гибели: плясал с тюремщиком, благодарил директора тюрьмы за превосходные условия содержания, удивлялся сноровке своего палача, и спешил, наконец, на собственную казнь, как если бы он был приятно польщен «Приглашением на…» танец.
В этом отношении «Приглашение на казнь» оказалось пророческой книгой, предвозвестив самые ужасные исторические факты нашего века. <…> На Западе – не надо забывать, что Набоков принадлежит как к русской, так и к англо-американской литературе – иные из нас видят в нем последнего по времени в славном ряду представителей центральной, межнациональной традиции современного романа. <…> От писателей этой традиции он унаследовал чрезвычайную строгость в вопросах стиля и техники; <…> удивительное самообладание, с которым он оставался верен себе, как художнику, непоколебленное и даже, может быть, усиленное превратностями современной истории <…>[8]
Как следует из письма Веры Набоковой к руководителю парижского бюро «Радио Свобода» Морриллу Коди от 9 июля 1966 г., Набоков не был доволен гранками нового русского издания из-за обилия опечаток и отступления от оригинальной