Пусть ангелы хранят твой дом.
Они, конечно, пошутили,
Меня в берлогу заманили,
И вот! Который вечер пьём
Вино из непонятных ягод.
Каким бальзамом (или ядом)
Мы упиваемся вдвоём?
Что есть Конец и что Начало?
О чём дитя в ночи кричало?
О чём старик в ночи молчал?
Оно не знало, он же знал
Благословенья и проклятья,
И в дырах, и из шелка платья,
И aд, и рай, и сон, и явь…
А вот теперь и ты представь:
Что есть Начало и Конец?
И где терновый тот венец?
И где тот крест? Он здесь, с тобой!
Ты только встань, глаза открой…
Ощущение было странным, захотелось увидеть автора. Глянул и обалдел – Феррари. Женщина на фото не шла – она летела. Тонкое зелёное платье, похожее на греческую тунику, еле поспевало за ней. Потом объяснила, причина самая прозаическая – оставленный под запрещающим знаком автомобиль. Локоны цвета старого золота, под стать им туфельки и сумочка. Глаз невозможно оторвать. Всю неделю Серега рассматривал фото, и лишь потом прочитал анкету. Вначале что-то вроде девиза или кредо – всего два слова: «Любовь вечна…» Дальше возраст, образование, увлечения: «Пишу стихи, роман о романе в сети»; ещё пара фотографий – на лавандовом поле в длинном цветастом платье. Неслышно подошла молодая невестка (закрыть не успел), заглянула через плечо.
– Кто это?
– Не знаю, – честно признался Серега, – а что ты можешь сказать о ней? Как она тебе?
– Могу сказать сразу, это женщина дорогая!
– В каком смысле?
– Хорошо живёт. Обеспеченная, состоятельная, и не факт, что за чужой счёт.
– А как ты все это определила? – удивился Серега.
– У неё глаза спокойные, походка уверенная и вообще, она себе знает цену. – А здесь? Смотри – она в поле, простое платье, гладкие волосы…
– Ну, не скажи, совсем оно и не простое – это шёлк или поплин. А как сидит! Это havte couture.
– Что?
– От дизайнера. И волосы… Чтобы лежали так просто и гладко, должен поработать хороший мастер.
– Надо же, как у вас, женщин, всё сложно! А как ты думаешь, что она здесь ищет?
– Думаю, ничего. Просто хвастается.
Обычно Серега не писал первым. В редких случаях – и наверняка. Не комплименты, что-нибудь нестандартное. Вот и сейчас комментарий под лавандовой пасторалью: «Нет, нет! Это не Петербург».
Ответит, не ответит? Ждал с нетерпением. Ответила:
– Франция. Прованс, деревня Иль-сюр-ля-Сорг.
– Вы там живёте? (Такая могла жить где угодно, хоть в космосе).
– Нет, конечно. Я живу в Петербурге, а сюда прилетела на фестиваль лаванды.
– Специально на фестиваль? И Вам не лень?
– Что Вы! Ради этого можно отправиться куда угодно! Представьте себе: восемьдесят процентов всей лаванды растёт в Провансе. Она цветёт не одновременно, а продвигаясь на север. А я следую за ней, останавливаюсь в маленьких гостиницах, гуляю по полям – это сказка! Фестиваль вообще особое зрелище. Собираются местные жители, гости, все веселятся, как дети. Песни, танцы под народные инструменты, ярмарка, мастер-классы. Я сама однажды сварила мыло. Здесь даже делают лавандовое мороженое, не говоря уже про парфюм. А начинают убирать урожай руками и серпом – традиция такая. Потом, конечно, техникой, но начало старо, как сама лаванда.
– А я собираюсь в Израиль, – сообщил Серёга. Ему захотелось соответствовать.
В Земле Обетованной живет друг детства Аркаша. Они были соседями по коммуналке: Серёгина семья – мать, отец, сестрёнка, братишка и семья бухарских евреев – тётя Дора, дядя Миша, Аркаша и младший Яша. Братья отличались, как день и ночь. Яша, кудрявый красавец, на голову выше старшего брата, весельчак и «шухерила», умилял родителей красотой и огорчал поведением. Был он «исторической личностью» – постоянно влипал в нехорошие истории и Серёгу за собой тащил. Но вовремя подоспел отцовский ремень и прекратил опасную дружбу.
У Яши появились новые дружки, и закончил он плохо. Как вообще в приличной еврейской семье мог появиться такой вот мальчик? Ходили слухи, будто Яша вовсе и не дяди Мишин, а отпрыск прибывшего в короткий отпуск моряка, сына цыганки Эльвиры. Якобы наткнулся морячок на Дору, когда та стирала в ржавом корыте бельё, закрыл дверь в ванной на крючок, а молодая Дора то ли постеснялась звать на помощь, то ли не захотела. Как там было, неизвестно, сор из семьи не выносили, детей любили одинаково. Дескать, что в нашем гнезде, то и наше.
А вот Аркаша, тихий толстый мальчик, не то чтобы не в себе, а так – не от мира сего – был точной копией отца. Толпа над ним посмеивалась, но открыто издеваться опасались, боялись