Та, что была повыше, вытянула короткую соломинку, и это меня позабавило. Рыжая медсестра красилась такой яркой фиолетовой помадой, что сразу было видно: у нее нет верной подруги, которая могла бы сказать, что это совсем не ее цвет.
Я провела в больнице все выходные, присматривая за одной из моих лучших подруг. Бонни удалили злокачественную опухоль, и теперь она восстанавливалась в медицинском центре Литл-Рока[1]. Ей был тридцать один, а мне двадцать шесть, и мы обе были слишком молоды для такого рода болезней. У Бонни обнаружили рак языка – а ведь она ни дня в своей жизни не курила. Она много лет проработала в газете наборщицей в ночную смену, но из-за болезни ей пришлось уволиться.
В больнице мою подругу кормили через зонд. Она совсем не могла говорить, но зато хорошо управлялась с ручкой, а я умело расшифровывала ее закорючки и следила за тем, чтобы у нее было все необходимое. Бонни почти все время спала, поэтому я подолгу бродила по коридорам. Никак не могла усидеть на месте.
– Предлагаю четыре раза из шести, – сказала рыжая.
– Ты же говорила, что лучше два из трех, – возразила низенькая медсестра.
Она перевела взгляд на брюнетку постарше, которая, кажется, была у них за главную.
– Я туда не пойду! – отрезала рыжая.
Все трое поглядывали в конец длинного коридора. Там виднелась завешанная кроваво-красным брезентом дверь с табличкой, которую мне со своего места было никак не разглядеть. Я слушала, как спорят медсестры, и становилось все интереснее. Как ни в чем не бывало я пошла по коридору на цыпочках, чтобы не цокать каблуками. Подойдя к красной двери, я заметила около нее шесть пенопластовых лотков с едой – они были расставлены на полу. Как для собак. Прямо у двери стояла тележка, набитая защитными костюмами и масками. Теперь наконец я смогла прочитать надпись на табличке: БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОПАСНОСТЬ.
Я прислонилась к двери, чтобы лучше расслышать доносившиеся из-за нее приглушенные звуки.
– Помогите…
В этом тихом стоне было столько горечи, что я тут же отодвинула брезент и заглянула в палату… На койке, раскинув руки, растянулся молодой человек. Он весил не больше восьмидесяти пяти фунтов[2] – под простынями его тела почти не было видно.
– Что тебе нужно, милый? – спросила я.
– Хочу увидеть маму, – ответил он.
У меня у самой была трехлетняя дочь Эллисон. На выходные ее забрал отец. Я понимала, что значит желание увидеть маму, и была уверена, что мама паренька непременно захочет помочь своему ребенку.
– Хорошо, – сказала я и сделала шаг в палату. – Я ее приведу. Как тебя зовут, милый?
– Джимми.
– Хорошо, Джимми, – сказала я. – Сейчас я за ней схожу.
Выйдя из палаты, я направилась к сестринскому посту. И на этот раз старалась погромче стучать каблуками, чтобы все знали о моем приближении. Я совсем недавно перекрасилась в блондинку – хвала осветлителю и моему кузену-парикмахеру Раймонду – и уже успела оценить кое-какие преимущества этого шага: теперь люди быстрее обращают на меня внимание, чем в мою бытность брюнеткой.
– Вы же не заходили в ту палату? – спросила медсестра постарше.
– Заходила, – ответила я. – Послушайте, парень по имени Джимми хочет увидеть маму.
– Вы в своем уме?! – воскликнула низенькая медсестра. – Он подхватил гейскую заразу! Они все одной ногой в могиле.
Надо признать, я испугалась. Дело было весной 1986 года, и повсюду ходили устрашающие слухи о том, как можно заразиться СПИДом. Когда я ездила на Гавайи к Раймонду, то расспрашивала его об этом, потому что волновалась за него и за его друзей. Кроме нас, в салоне никого не было, и Раймонд мог говорить со мной совершенно открыто.
– Этой заразой болеют только кожаные парни[3] из Сан-Франциско, – сказал он мне. – Черт знает, чем они там занимаются.
Я понятия не имела, кто такие «кожаные парни». Раймонд ничего кожаного не носил, и я успокоилась, решив, что его эта болезнь точно не коснется.
СПИД в те времена распространялся с бешеной скоростью, и люди будто соревновались в том, чтобы убедить друг друга, что его можно подцепить где угодно: мол, геи оставляют вирус на сиденьях унитазов и в бассейнах и, чтобы заразиться, достаточно дотронуться до дверной ручки или до облизанной кем-то марки на конверте.
Я жила в городе грехов всего Арканзаса – в Хот-Спрингсе, курортном городке, расположенном в часе езды от Литл-Рока. В Хот-Спрингсе проживает почти четверть населения Литл-Рока, но бог весть, сколько человек приезжает туда ежедневно, чтобы приятно провести время. Притоны, бордели и тому подобное. И если бы прикосновения геев к дверным ручкам обрекали нас на верную гибель, мы бы наверняка все давно умерли.
– Если нужно, я позвоню его матери, – сказала я. – Не могли бы вы дать мне ее номер?
– Она не придет, – ответила главная