Идёт лежать в сырой земле девица.
Посвящаю любимому дедуле.
Ты был для меня самым храбрым воином.
Вопросы, на которые нет ответа
Сначала появились звуки. Звонкие голоса птиц, шелест травы, раздражающее жужжание пчёл. Все эти звуки доносились из приоткрытого окна, заставляя девушку поморщиться и закутаться в негреющее одеяло с головой.
Прошло уже четыре года с тех пор, как она впервые очнулась на лугу, недалеко от посевов, не зная об этом мире ничего. С тех пор многое переменилось, но момент пробуждения всякий раз казался ей настоящей пыткой. Бывало, она подолгу лежала в кровати с закрытыми глазами, думая о том, что будет, если однажды всё повторится. Она снова проснётся незнамо где без памяти о своей прошлой жизни. Её привычное существование снова оборвётся по непонятным причинам и начнётся с чистого листа.
Нет, забытье – непозволительная роскошь. Именно это Наяда твердит себе все четыре года, удерживая в памяти каждый фрагмент своей жизни, каждую песчинку. Она старается смириться, но иногда ловит себя на мысли, что однажды она проснётся не беспамятной девчушкой – вместо этого она откроет глаза и будет знать, что с ней произошло за пятнадцать первых лет жизни. Пробел восполнится, и тогда она станет полноценным человеком.
Но этого не происходит. Четыре года она ждёт хоть бы малейших проблесков, часами смотрит на ночные звёзды и луну, надеясь, что они подскажут. Старается внимательно всматриваться в лица горожан, быть может, утраченная память начнёт возвращаться, если ей попадётся кто-то, кого она знала в той, другой жизни.
Отмахиваясь от всех этих глупостей, о которых позволяет себе помечтать каждое утро, Наяда одним движением отбрасывает одеяло и встаёт с хлипкой кровати. Босыми ногами нащупывает холодный деревянный пол и какое-то время сидит неподвижно, привыкая к прохладе. Открывая глаза, Наяда втайне даже от самой себя ощущает страх. Пару мгновений она не видит ничего, только черноту, ощущая слабую тяжесть в голове, но после зрение начинает возвращаться, и всё становится на свои места. Так происходит каждое утро. Почему? Никто не может ответить ей на этот вопрос, а некоторые и вовсе посмеиваются над странной девушкой, живущей на окраине города. Быть может, потому что она часто задаёт странные вопросы самым обыкновенным людям.
Она где-то слышала, что интриги – дело, сугубо отведённое для знати. Но Наяде кажется, что тот, кто это сказал, крупно ошибается. Зашёл бы он как-нибудь в таверну на главной площади или посетил бы надуманный неким поводом городской праздник.
Праздники Наяда вообще считала карнавалом лжи. Горожане делают вид, что радуются, танцуют и веселятся в то время, как их дети мрут от голода и болезней, а посевы гибнут, солдаты зверствуют, а лорд смотрит на всё сквозь пальцы. Определённо никому не весело. Никому в Залесе. И этот карнавал из притворства и лжи каждый раз нагоняет на Наяду грусть. Наверное, именно так она может описать то чувство, которое испытывает, но до конца всё равно не уверена.
Наяда медленно встаёт, шлёпая босыми ногами по полу, и подходит к старому замызганному зеркалу, висящему на стене – оно опасно покачивается на ржавом гвозде и всякий раз угрожает рухнуть на пол и разбиться на сотни блестящих осколков, совсем как жизнь юной девушки.
«Я – Наяда, слуга лорда Ивьенто и его сыновей: Дамира и Мардара. Мне девятнадцать лет, и я знаю, кто я», – эти слова девушка повторяет своему отражению каждое утро, словно мантру.
– Я принадлежу Залесу и верна своему королю Сайвасу и его семье, – шепчет девушка, заставляя себя верить в произнесённые слова.
Из зеркала на неё смотрит незнакомая молодая девушка, она не улыбается, напротив, её лицо напряжено. Тёмные волосы распущены и мягкими волнами струятся по спине, немного растрёпаны после сна. Голубые глаза блестят и смотрят твёрдо. Она могла сойти за невинную овечку, чуть расширив глаза, будто в удивлении, и мило улыбаясь, но она этого не делала. Поэтому она чужая. Опасна для тех и других, хоть и не причинила никому вреда.
Этот короткий промежуток времени у зеркала Наяда позволяет себе быть настоящей. Она расправляет плечи гордо, чуть вздёргивает аккуратный подбородок и поджимает нижнюю губу. Возможно, она не так уж невинна, как сама думает. За её плечами была другая жизнь, о которой она не помнит. И кем она в ней была, по всей видимости, большой секрет. Она не помнит многого, но помнит своё имя.
Отчасти её это успокаивает, если она помнит имя, данное ей милостивым лордом, значит, память не пропала. Значит, жизнь продолжается.
Она ещё раз оглядела себя в зеркало, маленький шрам на ключице от ножа – след её подростковой драки здесь – в Хорте, и едва заметная татуировка за левым ухом – причудливое изображение маленькой змейки, свернувшейся в клубок и поджавшей хвост. Она вот-вот нападёт, но изображение застыло и вряд ли когда-то оживёт.
Наяда ласково поглаживает татуировку. Это единственное, что доказывает – она была рождена не в Залесе, и не в Морвате, где подобные вещи под строжайшим запретом. Это знак её прошлой жизни, и когда-нибудь она обязательно узнает,