Она вела меня сквозь льды, огни,
По горным тропам, в сумраке лесов
Под уханье насмешливое сов.
Пшеницей спелой кос она влекла,
Мертвенно-бледным мрамором чела,
Рябиной уст, и омутом очей
Лазоревых, и тайною речей.
Малиновка, синица, дрозд спешат
Весной ее восславить. Звездопад,
Луна, ручьи и яблоневый цвет —
В числе ее живительных примет.
Но полночью предзимней, мертвой я
Дерзну и вне пределов бытия
Земного вызывать ее. Готов
Принять я гнев ее и казнь за то.
Предисловие
Приношу глубокую благодарность Филипу и Салли Грейвс, Кристоферу Хоуксу, Джону Ниттелу, Валентину Айрмонгеру, Максу Мэллауэну, Э. М. Парру, Джошуа Подро, Линетт Робертс, Мартину Сеймур-Смиту, Джону Хит-Стаббсу и многочисленным корреспондентам, обеспечившим меня источниками для написания этой книги, а также Кеннету Гею, который помог мне систематизировать и классифицировать их. Однако со времени первой публикации книги, то есть с 1946 г., ни один специалист по древнеирландскому или древневаллийскому языку не предложил мне решительно никакой помощи в разработке моей главной темы, не указал ни на одну ошибку, из тех, что неизбежно вкрадываются в текст, и даже не ответил на мои письма. Я разочарован, но, в сущности, не удивлен. Книга действительно представляет собой весьма странное чтение, однако иначе и быть не может, ведь это первая попытка создать историческую грамматику языка поэтического мифа, и, чтобы добросовестно выполнить свою задачу, мне пришлось смело искать ответы на «загадочные, но лишь кажущиеся неразрешимыми» вопросы, примерами коих изобилует трактат сэра Томаса Брауна «Hydriotaphia, или Погребение в урнах»: «Какую песню пели сирены и под каким именем скрывался среди девиц Ахилл?» И я действительно нашел недвусмысленные ответы на эти и подобные вопросы:
Кто наградил дьявола раздвоенным копытом?
Когда пятьдесят Данаид, каждая неся решето, появились в Британии?
Какой секрет таился в хитросплетениях гордиева узла?
Почему Иегова сначала создал деревья и травы и лишь потом – Солнце, Луну и звезды?
Где обретается премудрость?
Однако было бы нечестно не предупредить читателей о том, что эта книга не только сложная, но и необычная и ее не стоит читать между делом, для досуга или как строго академическое издание. Мне не удалось избавить ее от длинных доказательств, поскольку некоторые читатели моих недавних исторических романов довольно недоверчиво отнеслись к кое-каким неортодоксальным выводам, не подкрепленным ссылками на авторитеты. Теперь они, возможно, убедятся, что магическая формула «бык – телец» или два алфавита деревьев, приведенные в «Царе Иисусе», – не моя фантазия, а результат логического анализа достойных доверия древних источников.
Я утверждаю, что язык поэтического мифа, существовавшего в древности в Средиземноморье и Северной Европе, был языком магическим, неразрывно связанным с широко распространенными религиозными обрядами в честь богини Луны, или музы, причем некоторые из этих обрядов зародились еще в эпоху раннего палеолита. Этот язык поэтического мифа остается языком истинной поэзии – истинной в современном, исполненном глубокой тоски по прошлому смысле «безупречного изначального истока, а не искусственного заменителя». Этот язык претерпел многочисленные искажения на исходе минойской эпохи, когда пришедшие из Средней Азии завоеватели стали заменять матрилинеарные общественные институты патрилинеарными и перекраивать, а то и фальсифицировать мифы, чтобы оправдать происходившие социальные перемены. Потом пришел черед ранних греческих философов, которые чрезвычайно негативно отнеслись к магической поэзии, так как видели в ней угрозу своей новой религии – религии логики. Под влиянием их воззрений и во славу их покровителя Аполлона был создан и навязан миру как последнее новшество в деле духовного просвещения сугубо рациональный поэтический язык (ныне называемый классическим); эта точка зрения возобладала с тех пор в европейских школах и университетах, где мифы стали изучаться только как странные пережитки младенческого возраста в развитии человечества.
Одним из наиболее бескомпромиссных гонителей ранней греческой мифологии предстает Сократ. Мифы пугали или оскорбляли его; он предпочел отвергнуть их и воспитывать свой ум, взяв за образец строгие научные категории, «исследовать первопричину всего сущего – сущего, а не кажимости, и отринуть все мнения, не подкрепленные знанием».
Вот показательный фрагмент из «Федра» Платона:
«ФЕДР. Скажи мне, Сократ, не здесь ли где-то, с Илиса, Борей, по преданию, похитил Орифию?
СОКРАТ. Да, по преданию.
ФЕДР. Не отсюда ли? Речка в этом месте такая славная, чистая, прозрачная, что здесь на берегу как раз и резвиться девушкам.
СОКРАТ. Нет, место ниже по реке, на два-три стадия, где у нас переход к святилищу Агры; там есть и жертвенник Борею.
ФЕДР.