Плакальщик. Миа Пустовит

ладелец дома, чуть опершись рукой о подоконник, вгляделся в дымчатый горизонт. Старые глаза, не потерявшие однако с возрастом ясности взора, прекрасно видели и тихое поле, раскинувшееся сразу возле дома, разделенное пополам ручьем, и дальние холмы с разросшимися без ухода заборами живой изгороди. Он не видел, но чувствовал, как чует птица рассвет или приближающийся дождь, что печи в деревне ниже по течению ручья уже разожгли. Что повар спорит с истопником по поводу дров, потому что дым пахнет ольхой, и так бывает всегда, когда истопник, дурковатый малый, путает поленницы.

      Из этой деревни сегодня вечером приедет в гости к старику, «Старому Генри», его сын со всей семьей. Будут булочки из пекарни, свежий сидр из осенних терпких яблок, будут игры, а под вечер он разожжет трубку и сядет в кресло, и снова и снова его будут просить рассказать о своих экспедициях и приключениях.

      Мысли о вечере улетучились, как тот ольховый дым, когда взгляд старика упал на небольшую шкатулку из резного темного дерева. Резко охнув, словно его ударили под дых, старик согнулся, сдерживая в груди горестный стон.

      Но оставим почтенного старика в покое, и оглядимся же пока вокруг…

      Дом, принадлежавший ранее не менее достопочтенному сельскому судье, ныне принадлежал Генри Мазози. Имя, не слишком широко известное публике, но кто в наше время гонялся бы за славой, когда она так капризна и приносит скорее неудобства, чем выгоду? Поселившись в сельской местности, оставив преподавательскую деятельность, Генри не прекращал работу над сборниками мифов и легенд. И хотя он давно вышел на пенсию, работы у него было предостаточно. Как любил говорить сам Генри: «Я лишь стою у истоков, и они неиссякаемы. Мифы и легенды берут начало из настоящей, не придуманной духовной жизни человечества, показывая ее с другой, неизвестной и, зачастую, пугающей стороны… Порой достаточно одной встречи, чтобы твой мир навсегда изменился».

      Обдуваемый всеми ветрами, дом редко принимал гостей, а уж случайные прохожие здесь и вовсе не встречались, так как стоял он на отшибе. Одинокая жизнь накладывала отпечаток не только на живущего в нем старика, но даже и на сам дом и на природу вокруг. Казалось, всё здесь строго охраняет свою независимость, даже деревья стояли на почтенном расстоянии друг от друга.

      Утро мало-помалу вступало в свои права, туман начал рассеиваться, запели несколько скромных простых мелодий птицы. Из трубы дома повалил дым, вначале красноватый, а потом черный – это хозяин дома затопил печь, сжигая старье или ветошь. Окна все еще казались заплаканными от утренней росы, но внутри уже становилось теплей.

      Весь день Генри занимался бумагами, сделав перерыв лишь на обед, а также чай в три часа, впрочем, как и всегда. Он старался не акцентировать внимание на том, что у него сегодня День Рождения, в таком возрасте этот праздник давно уже не радует. Вечером он надел теплое серое пальто, высокие черные резиновые сапоги, взял в руки трость и вышел из дома. Он отшагал шагов сто или двести, за спиной остался любимый им дом, приветливо светивший всеми окнами сразу. Впереди же него расстилалась сумеречная долина, редкие силуэты деревьев четко очерчивались на фоне темнеющего неба, и словно звенели. В сумраке начинало казаться, что деревья посажены по особой схеме, что есть особая задумка и в том, как проходит ручей. Обойдя первые три дерева, старик остановился у четвертого. В руках он держал небольшой прямоугольный предмет. Генри оперся о ствол дерева, словно ему вдруг стало тяжело стоять, а когда он отошел, на светлой коре остался бурый отпечаток его ладони.