Виссарион Вакбуша. Кирилл Гайворонский

й руки не обошлось. Мерили то сообща, то врозь.

      Остановили время всюду, было велено случиться чуду, Самим приказано без суду, покуда следует всё знать: где сесть, где встать, где умирать, где воскресать дитям Его.

      Площадь каждого куста и деревца гнилого, пока не разомкнут уста Подобия Святого, было измерено.

      Изведали те ангелы и страх и муку, а попробуй, протяни ты руку – да под конец вгоняет в скуку, по нос, по уху.

      Приятней видеть им прекрасные черты, да и от того скучать охота. Излюбленные Боженькой Сыны на всё глядят, как на болото, рожденье, смерть – одна забота!

      Мириады ангелов летают над остановленной Землёй, миллиарды измеряют, иные заняты хернёй.

      Один вот, этакий пройдоха, играет серенады Звёздам, но выходит явно плохо, а того и хватит этим Пёздам.

      Иной, что умён и дальнозорк, беседует с Луной: «Ну как вам человек?» – на что Она Ему: «С ним противен каждый век. Вот же бездарные дитья, да будь он милостив, судя.

      Во мраке Вечности бездонной, вылазит будучи как спрут, Он – Творитель Оной, ценящий трепетно свой труд.

      И вдруг все ангелы запели, оторвавшись от делов; сейчас звон послышится капели, уводившей из снов.

      О, Виртуоз страха! О, Великий Некий! В честь тебя пролились реки, из слёз, из крови, пока твои же дети смыкали веки навсегда. И всё же не беда – род проходит, род приходит, а Земля – Она Твоя.

      О, Милосердный Мучитель, Кузнец наших оков, гонящий в Свою Обитель лишь немых рабов.

      Иных же, с голосом в глотке, следует рвать и сжигать, а Данте, плывущий на лодке, оставит и будет писать.

      О, Ты, Сатурн, обрекающий на Вечность, оттого что Сам бессмертен, а не чтящих твоих рун ведёшь на Вечный Вертел. О, Сатурн, Сатурн.

      Остановил Он Ангелов хвальбы, в свистящее молчание спустился, не услышал ни одной мольбы от тех, кто на Земле крестился.

      Настало время, что ждали от Пришествия Христа, погибнет старое бремя, ибо Бог устал.

      И вдруг несносный шум, грохот капли, и снова небо закружило над Землей, и не Бог тому виной…

      II

      У Виссариона Вакбуши слеза слетела с века. «Дежавю» – думалось ему. Не время тому. Дорога длилась в далёкую даль, а как курьеру коротать километры? Видать – не выбирать.

      Вот вальсирует буржуй – лавирует меж луж. Вдруг он мой заказчик? Зато не забулдыга какой-нибудь, а нет-нет, какой-то этакий проворный деньговёрт: ходит в «DC», вываливает клубы пара; да быть такого не может, верно сотка едва сочится из кармана на нужды и только.

      Осталось всего ничего, дойду, отдам, а там ещё несколько как ни бывало. А у неё день рождения сегодня, а я как ушёл поутру, её не увидев, так дома и не был; может спит ещё.

      Видать ближе к вечеру вернусь, а там что-то да придумаем. Но это, по всей видимости, как повезёт. Повезёт-повезёт, не иначе. Сейчас с утра один-два поразношу и будет тому, а потом сяду «гденипопадя» и отдохну, затем поспешу по полудню снова за работу.

      Бургеры он будет уминать, утром! Плохая была идея вот так просто уйти, нужно было остаться, приготовить завтрак, а там уже пойти, нехорошо я поступил, но я её предупредил как-никак, а всё равно морально обосрался. Будет завтракать одна; может вернуться? Я мудак.

      От луж ещё увиливать нужно, с этим панцирем пчелы из «Яндекс еды», как тот буржуй, ей Богу, какой он буржуй, всего-лишь модный и толстый выродок, смотревший, верно, ранее Мэдисона. Солнце взбирается по небосклону, Екклезиаст! Потом ещё нужно…

      А эту как увильнуть? Ну, выбирать не приходится… Не замарался. И в говно не ступил! Повезло-повезло. Потом ещё, пожалуй, а потом… Помню с нею пиво сосали и только, а потом сидели на кухне и о Прусте, а потом летали по мыслям до поздней ночи вдвоём.

      Губы её не завянут, лицо её не завянет, ей не идёт старость, как и мне, возможно, лучше в вечности быть с ней распятым и как Сизиф говорить о Прусте с начала до конца и сызнова, чем сгореть в мгновение, замолвив лишь афоризм Давидовича. Нет, что-то не так…