Глава 1. Рождение
Державная помойка погружалась в душные сумерки. Гасли отблески солнца на разбитых черепках, тускнели добела обглоданные кости, стихал дребезг крылатых насекомых да чайки запоздалые спешили убраться отсюда восвояси – близилась страшная ночь. И не бывает ночи страшней, чем на Державной помойке, которая в народе именовалась Помоищем.
Глубока она была и столь обширна, что поглотила собой всё пригородное побережье реки Плувы. Сердце её покоилось на дне оврага, где когда-то давным-давно в запруженной ложбине среди травы и кустов можжевельника можно было изловить мелких заблудших рыбёшек да всласть полазать по крутым склонам, изрешечённым гнёздами стрижей. Овраг этот не был пустяковым буераком, что можно лихо перепрыгнуть с разбегу, – то было почти ущелье, захлебнувшееся нечистотами, которые по приказу потентата благословенной Гематопии сваливали сюда со всех окрестностей, дабы уберечь округ от мора, разразившегося на прокисших в помоях гематопийских улицах.
Помоище неугасимо тлело – костры, бесполезные против слякотных плесневелых отбросов и потому скорее обозначавшие границу свалки, словно стражи теснили гниющее чудовище к реке. Стремительная Плува же была вольна распоряжаться помоями по своему усмотрению и уносила ядовитые потоки в сторону соседнего государства. Впрочем, соседи фоллонийцы на сей счёт особенно не горевали, поскольку ничего не могли поделать с заграничной свалкой и при том считали достаточным окропить потоки великой Плувы священной кровью, дабы очистить воды при божьей помощи.
Городишко, вынужденный опекать Помоище точно больное, требовательное и вечно голодное дитя, страдал от сей смрадной близости, и в надежде добавить престижу и привлекательности катастрофически унылой местности помойку окрестили Державной, а также проложили поблизости отличный торный тракт, по обочинам которого моментально как грибы выросли трактиры, постоялые дворы и даже фермы. Невозмутимо кипела жизнь вокруг Помоища, точно то и вправду было царственным дитя, которое подкармливал весь округ, послушно сваливая отходы в овраг, давно ставший горой. Целая гильдия мусорщиков была призвана присматривать за Помоищем, и оказаться при столь почётном и доходном ремесле мог далеко не каждый горожанин.
Так жил город Черра, что располагался на самой границе южных провинций Гематопии. И житьё-бытьё его нисколько не отличалось от прочих гематопийских городов – постоянный зловонный чад помойных костров висел над ним сизой вуалью. За вуалью этой скрывалось опаснейшее место в городе, а возможно и во всём южном округе – каждый знал, что Помоища следует избегать, особенно по ночам.
Склизкие смрадные недра колыхались и шелестели гигантскими комьями насекомых, крыс и змей, которых особенно привлекало тёмное время суток, поскольку их главнейшие и непримиримые враги – нахальные хищные птицы – отправлялись спать на чистый противоположный бережок, оставляя Помоище собачьим стаям, а также, разумеется, людям. Создатели и кормильцы Державной помойки быстро смекнули, какой подарок подбросила им судьба, посему и сами с удовольствием подбрасывали в кишащие сколопендрами, жуками да червями ямы свои грешки. Чаще всего то были трупы, припрятанные от суда и следствия незадачливыми убийцами, чей нюх был парализован парами спирта и игнорировал зловоние Помоища. Но иногда мусорщикам встречалось кое-что и похуже – обглоданные скелеты, связанные по рукам и ногам. Не было хуже смерти, чем казнь на Помоище. Оно пожирало человека заживо медленно и неумолимо. Не было спасения из этой клоаки, и те живые, что ошивались поблизости и слышали стоны несчастного, не поворачивали в его сторону головы.
Им и самим предстояло выжить здесь. Главное правило – не столкнуться с другими такими же помойными душами – занимало их умы так же плотно, как и мысли о пустой утробе. В поисках пропитания здесь бродили по своим особым маршрутам, а некоторые и селились поблизости, охраняя свою территорию. Гнилые овощи, требуха, кое-какое тряпьё были главным уловом помойных душ. Овощи чистились, требуха варилась, а тряпьё с успехом стиралось тут же на берегу Плувы – и вот сытые граждане вполне человеческого облика собирались вокруг костров, чтобы распить раздобытый кем-то оцет да восхвалить в очередной раз существование гордых, не просящих подаяние свободных личностей, сносно живущих вне системы товарно-денежных отношений. По крайней мере, не хуже остальных! Едва ли они могли рассчитывать на жизнь лучшую – мусорщики, которых боялись сильней гемагвардейцев, свозили на Помоище самые гнусные и никчёмные отходы, отбирая для себя те, на которых делали неплохие деньги. Металл, дерево, большинство тряпья и стекло изымались ими задолго до полигона, куда они отправляли очистки, скверную еду, трупы животных да битую посуду.
Ночью берега Плувы превращались в чёрные, трепещущие, словно дряблые веки, кручи, меж которыми плескалась блестящая как склера чёрная вода. И если луна в эту пору всё же решалась взглянуть на безотрадные окрестности Помоища, то можно было приметить, как шевелится и дрожит сия гигантская куча, где вопреки всему кипела страшная, помойная, но всё-таки жизнь.
Так было и в эту ночь. И лунный свет янтарными