– Я сейчас уйду, – и уходит.
Иногда заставал меня на кухне или в комнате и начинал выговаривать:
Папа и Мария Петровых. Лукьяновка, 1968 год
– Что вы будете делать, когда нас с матерью не станет?
Имелось в виду, что мы бестолковые какие-то, ничего без родительской опеки не в состоянии сделать, не в силах себя материально обеспечить.
Я страшно раздражался на это, резко уходил в другую комнату, закрывал за собой дверь. Прежде, чем уйти, зло бросал в сторону отца:
– Не переживай, я раньше умру.
Отец с ужасом и огорчением смотрел мне вслед.
Вот что я сегодня подумал.
Отец был в поле моего зрения всю мою жизнь, всегда был рядом. Конечно, я и не думал о том, что так будет не всегда, когда-нибудь это закончится. А отец об этом думал. Отец знал об этом. Он уже пережил смерть своей матери, смерть сестры Лиды. Я, черствый и невнимательный человек, этого не замечал. А вот Ира, жена моего младшего брата Олега, видела, как переживал папа, как горевал, по нескольку дней не вставал с кровати, думал о чем-то своем.
Так вот, отец уже готовился к смерти, пока я, балбес, был занят своими никчемными проблемами. Еще в конце 1990-х он уже забеспокоился, когда попал в больницу с кистой почек (или что-то в этом роде), хотел оставить завещание. А сейчас, в последние годы, мучился от кучи болячек, понимал, что становится немощным, силы оставляют его – а значит, скоро его покинет и жизнь. И он заходил посмотреть на меня, как в последний раз. Он заходил, и всякий раз молча прощался, впитывал глазами мой облик, последние воспоминания.
Я с мамой и папой. Лукьяновка, 1968 год
Может, я все это придумал, и были другие причины подобных сцен. Но я ни разу не повернулся к отцу, не пошел ему навстречу, не обнял, не поговорил. Сейчас так не хватает этого, чувствую опустошающее одиночество. Мне даже с родными одиноко: брат занят бесконечной работой, мама спряталась на даче, и чтобы увидеть ее раз в день, нужно откладывать дела, работу, идти на эту дачу. В доме нет разговоров о папе. И на кладбище кроме меня никто не ходит. Иногда я говорю домашним, что был у папы в Выселках. А иногда умалчиваю об этом, потому что вижу немой вопрос: зачем?
Мне не с кем было выговориться о потере, некому было рассказать о своей утрате. С домашними я не мог это сделать. Потому что на похоронах я не проронил ни слова. На 9 дней, на 40 дней и на 80-летии отца я тоже ничего не сказал. Потому что душили слезы при любой попытке сказать хоть слово. Я знал, что маме и брату ничуть не легче, чем мне, и поэтому не мог позволить себе слез.
Записываю на видео мамины рассказы, воспоминания. Думаю, как бы так подгадать под настроение,