Но он никогда не оставлял работу незавершённой.
Холодный металл коснулся кожи старика, и дыхание его тотчас перехватило. То был последний всплеск эмоций, прежде чем рука Насира пришла в движение, и кровь историка хлынула из раны. Где-то дети теряли отца. Внуки теряли самую большую любовь.
Вытащив перо из складок одежды, Насир обмакнул его в алую кровь и положил на грудь мертвеца.
Любой, кто увидит перо, сразу узнает убийцу Овайса. Узнает и поймёт, что месть невозможна.
Хашашин присел на корточки, закрыл мужчине глаза, поправил тюрбан.
– Покойся с миром, Овайс Хит мин Сарасин.
В последний раз наполнив лёгкие привычным запахом крови, Насир направился прочь.
Шатёр он оставил открытым, чтобы люди знали о смерти историка. Это была единственная честь, которую он мог оказать им: он позволил достойно похоронить старика. Пускай люди никогда не сочли бы Насира союзником, но в тот момент хашашин чувствовал, что так оно и есть.
Они были правы, ненавидя Насира, ведь хашашин убил больше, чем мог сосчитать. Когда-то это имело значение, но теперь убийство превратилось в рутину. Ещё один взмах сабли. Ещё одна поверженная душа.
Для народа он не был Насиром Гамеком, наследным принцем Аравии. Нет. Он был чистильщиком.
Принцем Смерти.
Глава 3
Шесть Сестёр Забвения стали причиной, по которой в Деменхуре всегда и во всём винили женщин. Зафира знала истину, и она ранила её подобно незаживающей язве.
Это слово, Охотница… Точно шип оно вонзалось в рану, вызывая желание стиснуть зубы. Зафира всегда была Охотником; всегда называла себя Охотником. Пусть она и убеждала себя, что лишь вообразила женщину в серебряном плаще, иллюзия стала напоминанием: что бы Зафира ни делала, её всегда обвинят.
Точно так же, как обвинили Сестёр Забвения. Сестёр, которые поставили на карту собственные жизни, чтобы привести даамову Аравию к процветанию. Теперь же о них вспоминают лишь тогда, когда слагают притчи о позоре.
Будь Сёстры мужами, Аравия не лишилась бы волшебства. Будь Сёстры мужами, не легло бы на халифаты проклятие, и всё бы осталось по-прежнему. Так, во всяком случае, проповедовал халиф Деменхура.
Зафира же думала иначе.
Стоя вместе с Сахаром на холме между родной деревней и Арзом, больше всего на свете она мечтала стать собой. Она верила, что негоже рассматривать женщин как недееспособных созданий, какими их видели мужчины Деменхура. Зафиру утешало лишь знание, что не все пять халифатов придерживаются столь извращённых взглядов. В Зараме, например, женщины сражались на аренах наравне с мужчинами. В Пелузии и вовсе правила женщина, окружённая Девятью Советницами.
Зафира нащупала капюшон. Покончи она с маскарадом, не слыхать ей больше похвалы. Разом все достижения обратятся в поводы для обвинений.
Дурное предчувствие грядущих трудностей не давало Зафире покоя.
«Что