Так уж получилось, но почти вся жизнь Григория Кузмича прошла в этом небольшом подмосковном поселке. Здесь он женился, похоронил мать, здесь у него родился сын. Женился Григорий Кузмич на коллеге, молодой учительнице биологии, приехавшей на отработку диплома. Ее он сначала как местный уроженец и старший товарищ взялся опекать, провожать после уроков до квартиры, чтобы пьяные и местная шпана не привязались. Продолжал он ее опекать и дальше, когда она стала уже его женой и после отработки диплома не поехала к себе на родину в другой «угол» Подмосковья. Что такое учитель биологии в школе? Это, кроме уроков согласно расписания, обязательная забота о пришкольном участке. И в этих заботах Григорий Кузмич постоянно помогал жене, сам копал грядки, полол, сажал все, что было положено. И случилось неожиданное – он, сам себя всегда считавший склонным к точным наукам, к технике, вдруг с годами осознал, что его все сильнее «тянет» к земле. Он в охотку стал делать то, к чему с детства, сбитый с толку «физико-лирической» государственной пропагандой, вроде бы и не испытывал особой симпатии – стал разводить сад на своем личном, оставшимся по наследству от матери участке возле дома, величиной в 22 сотки. Проводя свои уроки и лабораторные занятия, он все меньше вкладывал в них «душу», потому как его помыслы все больше занимал сад. Особенно преуспел Григорий Кузмич в разведении яблонь. Перечитав кучу литературы, и соответственно попрактиковавшись, он стал настоящим садоводом-асом. Не менее половины своего участка он выделил под сад, где плодоносили больше десятка яблонь самых разных сортов. Сажать дички и прививать к ним сортовые ветки, обрезать, вносить удобрения, бороться с вредителями, проводить всевозможные садоводческо-биологические эксперименты, придумывать новшества, обмениваться опытом с другими садоводами – этим Григорий Кузмич жил где-то свои последние тридцать лет.
Осознавал ли старый учитель, что смолоду неправильно определил свое призвание и учился не тому? Да он понимал, что долго занимался не тем, к чему имел истинные склонности. Но в то же время он не роптал на судьбу, хоть и не сразу, хоть и с опозданием, хоть и на досуге, но он занимался-таки любимым делом. Он же видел, что большинство окружающих, либо всю жизнь занимались не своим делом, либо вообще не имели такового. Он даже в какой-то степени считал себя счастливым человеком, хотя со стороны могло показаться иначе. Разве это нормально, всю жизнь прожить хоть и в своем собственном, но без элементарных удобств доме? Да и сам заштатный поселок малопригодное место для интеллигентного человека. Так то оно так, но Григорий Кузмич жил на родине, явление довольно нечасто случавшееся среди его ровесников. Уж кого-кого, а их поносило, побросало по стране Советов, которая в одночасье возьми, да и помри. И остались, эти самые, его ровесники под старость кто где, в чужих местах, а многие и в далеко недружественном окружении, которым любой мальчишка «коренной» национальности мог крикнуть, либо относительно цивилизованно по западному «оккупант», либо совсем нецивилизованно по южному: «русская собака, езжай подыхать в свою Россию, нам нужны белые рабы и белые наложницы, но не такая старая падаль как ты!». И уж совсем обидно было слышать от вроде бы родных братьев-славян: «поналазилы тут, кляти москали, геть!..». И бежать-то бедолагам им было некуда, с Россией связи уже обрублены, да и кому там нужны старые больные люди. Так и доживали, терпя всевозможные моральные, а то и физические оскорбления, как деревья без корней. Так что, несмотря ни на что имелись у Григория Кузмича основания считать себя относительно счастливым.
Хотя,