Веточка. Герман Метафизик

? И нормально ли это, что второе разрушает первое? Фактически, помощь признается нами как самопожертвование, но с чего вдруг помощь мы сопрягаем жертвой?

      Впрочем, я здесь не за философией, да и писательницей я стать никогда не мечтала – поэтому и простите за корявый русский, – но мне важно рассказать эту историю, чтобы очистить имя. Да, я пишу анонимно, однако те, кто знает меня, сразу поймут, о ком речь, – и этого достаточно.

      Про меня стали говорить много ужасного – «трахается с инвалидами ради новой юбки», «совсем опустилась», «даже шлюхой нормальной стать не смогла», – но я уверена, что эти слова не должны звучать в контексте благотворительной помощи, кого бы она не касалась.

      Самое, пожалуй, страшное, что среди тех, кто так говорит, есть и моя мама. Если честно, только ради нее я и решила написать эту «книгу». Я не могу рассказать все это глядя в глаза, мам, но я могу написать об этом, а ты, если захочешь, попробуешь понять.

      Разумеется, я не всегда мечтала стать интимной волонтеркой, и осознание этого пришло ко мне не так, как многие могли бы подумать. Я действительно замечала людей, о которых никто не думает, никто не любит, никто не обнимает, – «ты не представляешь, как тебе повезло» – да, мам, теперь я вижу, – но в большей мере повлияло не это.

      Решение стать секс-сестрой не принимается только от вида, произошло нечто, после чего я просто не могла заниматься другим. Однажды я возвращалась с работы и за мной увязались два парня, молодых, возможно, несовершеннолетних. И… в общем, да, меня изнасиловали.

      Я не говорила об этом тогда, и не сильно хочу сейчас, но именно то происшествие повлияло на то, чем я занимаюсь. Прости, мам, что рассказываю об этом вот так, но надеюсь, что ты поймешь, насколько тяжело говорить о таком вслух. Не знаю, как справляются с изнасилованием остальные, но я поняла одну простую вещь. Либо я повешусь, либо изменю свое отношение к сексу.

      Сутками я крутила мысли о своей гордости, о том, что какие-то ублюдки взяли меня силой, без моего желания, без моего согласия, словно вещь. А потом вдруг подумала: так ли сильно это отличается от секса по желанию? Я хочу сказать: миллиарды людей занимаются тем же самым, хватают друг друга за волосы, бьют по заднице, просят, чтобы называли грязной девочкой.

      Неужели вся моя ненависть строится лишь на том факте, что я не дала согласие? Да, это насилие, но почему мы говорим о нем только тогда, когда оно устремлено против нас? Ведь оно повсюду, мы живем в нем и сами являемся участниками каждый божий день: убиваем животных, уничтожаем природу, соревнуемся за деньги, грубим, обзываемся, спорим, унижаем – а потом вдруг лупим глаза, когда насилие касается непосредственно нас.

      Чему удивляться? Мы проповедуем насилие, мы – главные его создатели. Даже самый безобидный монах в горах убивает десяток прекрасных букашек по дороге за травками для чая, не говоря о людях, живущих на полную катушку. Я не говорю, что есть мясо и ругаться – плохо, ведь я сама такая; я говорю: если добиваться своих желаний путем насилия в нашем обществе – это нормально, то не стоит удивляться, что люди на улице поступают ровно так, как их научили.