Возле Славика на полу лежала перетянутая бечевкой стопка вышитых крестом салфеток, а рядом стопка маленьких наволочек для «думок», – были раньше такие подушки в обиходе чуть не каждой семьи, да перестали быть. Славик вспомнил мамино «положи думочку под щеку, сладко спать будешь», вспомнил прохладу туго накрахмаленной наволочки, потерянный уют… Для чего они теперь, и подушек такого размера в доме нет. Славик вынул из стопки одну наволочку, остальные отложил на выброс.
«На выброс» уже лежали голубым плюшем обтянутые громоздкие альбомы для фотографий, пустые, а сами фотографии, матерью не однажды отобранные из отобранных и, наверное, важные, Славик положил отдельно, потому что выкинуть за просто так на помойку всех этих ему уже незнакомых или смутно знакомых людей с лицами и одеждой утерянного фасона – было неудобно. «Жгла ведь она, чего ж это оставила. Тоска-то какая».
Славик вспомнил «костер», который мать устроила в старом ведре, во дворе их дома, за год до смерти. Вспомнил, как выскочила из подъезда молодая горластая дворничиха с криком: «Чего жжете-то, вон хлопья по всей территории летают!»… Вспомнил и слезы матери, растерявшей, как она потом сказала, «значительность момента». Дворничиху Славик с тех пор боялся и обходил стороной, даром что та была соседкой с первого этажа.
Пачку перетянутых атласной ленточкой писем он, вздохнув, тоже отложил для разбора. Настроение испортилось. Он не хотел вникать в эти свидетельства, подтверждающие прямо или косвенно и его, Славика, существование. Ему это было не нужно. Мешало. Ведь он знал, что его нет.
Собственно, кутерьма с перетряхиванием коробок произошла из-за Левушки, а то стояли бы они в кладовке до второго пришествия, или до того дня, когда сын прилетит после их смерти переоформлять на себя квартиру.
Сын позвонил неделю назад из Владивостока, где жил с женой и дочерью уже пятнадцать лет, занимаясь в местном университете какими-то немыслимыми системами с бесконечно большим числом степеней свободы. На сей раз он обрушился на Слвика с критикой за небрежное отношение к истории семьи. «Случайно в Интернете наткнулся. Почему я должен со стороны что-то узнавать? – спрашивал Левушка. – Может, это совпадение. Но тогда я хочу убедиться». И просил поискать в коробках, потому что в детстве он с бабушкой в них копался и, кажется, что-то там видел.
Славик обеими ладонями похлопал себя по груди, стряхивая пыль с домашней курточки.
– Ну и где же ты?
Как большинство тихих, неконфликтных людей, сердиться он умел по пустякам.
Пришла Сонечка, посмотрела на взъерошенного мужа, оценила масштабы беспорядка, ничего не сказала.
– Вот, Соня. – Последние годы Славик редко называл жену уменьшительным домашним именем. – Посмотри, что это.
– А?
Славик запустил пальцы в пегий венчик на голове, качнулся и промолчал. Бессмысленные «а?» на каждый значительный и малозначительный вопрос его очень раздражали.
Начались Сонечкины переспрашивания с тех пор, как она вышла на пенсию, то есть давно. И естественно, в своей справочной службе 09 никаких «а?» она себе не позволяла. Первое время Славик терпеливо повторял сказанное, но однажды, то ли случайно, то ли намеренно, замешкался. Каково же было его удивление, когда Сонечка, не дождавшись повтора, после секундной паузы дала исчерпывающий ответ.
Сонечка взяла в руки жестянку из-под монпансье «ландрин», открыла и, разглядывая содержимое, шевельнула пальцем ветхий обрывок газеты с иностранными буквами.
– Славик, это челюсть. Протез. Верхний. Кажется, мужской.
Как Сонечке удалось установить половую принадлежность протеза, было не ясно. Славик поднял голову. Сонечка, не дожидаясь вопроса, сказала «а?» и сама же ответила:
– Задние зубы такие крупные.
– Чей он? – Славик стал рассматривать на свет пожелтевшую пластмассу.
– Что-то я такое припоминаю… Да! Мама рассказывала. Это, кажется, дядя Гриня с войны привез. Надо ему позвонить.
Младшему брату Сонечкиной матери было крепко за восемьдесят, жил он на другом конце города в семье своего сына, из дому не выходил, но регулярно давал о себе знать телефонными звонками по красным датам советского календаря, а также на Новый год.
Славик слышал, что с войны привозили машины, мебель, сервизы, шубы, иногда целыми вагонами. Но чтобы челюсти… Про это ему ничего известно не было.
– Хорошо, спросим. Но помнит ли он.
– Дядя Гриня помнит все. – Сонечка присела на корточки рядом с мужем. – Он помнит даже, сколько платил партвзносы, пока их еще положено было платить.
Дядя Гриня не только помнил сумму последних партвзносов, но умудрялся по одному ему понятному алгоритму рассчитывать ее и дальше согласно собственной пенсии, постоянно меняющейся вместе с ростом инфляции. На его прикроватной тумбочке лежал партбилет, а рядом с кроватью стояла