превратился в фельетона
фолиант,
правда – так!
Полуто́ны камертона
прозвучат в моих полутона́х.
Часов я спал —
полутора,
но проснуться мне
к
у т р у
пора,
чтобы
д н ё м
вам доказать,
что
в е ч е р о м
хоть что-то сто́ю я.
А
н о ч ь ю
поставят статую,
где стою́ я
на троне —
семнадцатилетний.
Хвалю себя —
как самоопыление.
Я хочу докричаться —
в р у п о р,
свои мысли заселять вам,
как р у п о р,
но походу мне свяжут
р у к и.
Мысли —
пейзажи,
но смыслы —
как
пятиэтажки,
давит
тяжесть
в двести
двадцать
тон;
я
в них
заточён,
я
в них
звездочёт;
я зато́чен звёздами —
не в р у я.
Когда черчу буквы,
мои руки воздушные,
как тревога.
Курю Черчилля,
пью Честера,
переплюну Бродского.
Когда-то хотел
я лишь только покушать,
я теперь
голоден до
черепушек —
это инфляция счастья сушит.
Я докричусь
на суши до них
через пушки.
Красота
самоценного
слова
шатка,
но
проникнет
в бульвары
лезвием.
Я спрятал
нож-бабочку
за бабочкой
на рубашке,
чтобы резать
у ночных бабочек
их бабочек
в животе.
Я хочу докричаться —
в р у п о р,
свои мысли заселять вам,
как р у п о р,
но походу мне свяжут
р у к и.
Мысли —
пейзажи,
но смыслы —
как
пятиэтажки,
давит
тяжесть
в двести
двадцать
тон;
я
в них
заточён,
я
в