– Что ж нам дадут пожевать?
– Да вот это, – уклончиво отвечает помощник Пепера.
Он по опыту знает, что объявлять заранее меню – значит, вызывать горькое разочарование.
И, еще отдуваясь, он начинает жаловаться на длинный, трудный путь, который сейчас пришлось проделать:
– Ну и народу везде! Видимо-невидимо! Яблоку некуда упасть! Прямо арабский базар! Чтоб протолкаться, приходилось сплющиваться в листик папиросной бумаги… А еще говорят: «Служит на кухне, значит, «окопался»… Так вот, по мне, уж в тысячу раз лучше торчать вместе с ротой в окопах, быть в дозоре или на работах, чем заниматься вот этим ремеслом два раза с сутки, да еще ночью!
Паради приподнял крышки бидонов и осмотрел содержимое.
– Бобы на постном масле, суп и кофеек. Вот и все.
– Черт их дери! А вино? – орет Тюлак.
Он созывает товарищей:
– Эй, ребята! Погляди-ка! Безобразие! И вина уже не дают!
Жаждущие сбегаются со всех сторон.
– Тьфу ты, хреновина! – восклицают они, возмущенные до глубины души.
– А в ведре-то что? – ворчит нестроевой, еще весь красный и потный, тыча ногой в ведро.
– Н-да, – говорит Паради. – Ошибка вышла, вино есть.
– Эх ты, раззява! – говорит нестроевой, пожимая плечами, и смотрит на него с невыразимым презрением. – Надень очки, чертова кукла, если не видишь как следует!
И прибавляет:
– По четвертинке на человека… Может быть, чуть-чуть поменьше: меня толкнул какой-то олух в Лесном проходе, вот и пролилось несколько капель… Эх, – спешит он прибавить, повышая голос, – не будь я так нагружен, дал бы ему пинка в зад! Но он смылся на всех парах, скотина!
Несмотря на это решительное утверждение, он сам осторожно сматывается; его осыпают проклятиями, сомневаются в его честности и умеренности: всем обидно, что паек уменьшился.
Все набрасываются на пищу и начинают есть стоя, или на коленях, или присев на корточки, или примостившись на бидоне или на ранце, вытащенном из ямы, где они спят, или повалившись прямо на землю, уткнувшись спиной в грязь, мешая проходить, вызывая ругань и отругиваясь. Если не считать этой перебранки и обычных словечек, которыми они изредка перекидываются, все молчат; они слишком заняты поглощением пищи; рот и подбородок у них вымазаны маслом, как ружейные затворы.
Они довольны.
Как только работа челюстей приостанавливается, все начинают отпускать сальные шутки. Все наперебой орут, чтобы вставить свое словечко. Даже Фарфадэ, щуплый служащий из мэрии, улыбается, а ведь первое время он держался среди нас так благопристойно и одевался так