Платон вдохнул мокрый и нездоровый воздух. Полутемную залу пронизал свет лампы, нависавшей над одним из многочисленных столов. По чистым шашечным стенам бегали тени. А кругом: каталки, подносы с хирургическими инструментами, умывальники.
Скользнув взглядом по возившемуся с бумагами патологоанатому, Платон уставился на труп. Одряхлевшее от возраста тело мужчины на столе перед ним будто бы еще не до конца потеряло живой цвет. То тут, то там неумолимой заразой начинали расползаться трупные пятна. Лоб рассекала глубокая рана, через правую бровь доползшая до переносицы. Лицо выражало спокойствие, но уголки губ, обрамленные аккуратной седой бородкой, застыли в нерешительности: радоваться им чему-то, или озадачиться от непонимания. Звали покойного Игорем Аркадьевичем Додукаевым, навсегда оставшимся в памяти лучшим розыскником города. Поразительно, сколько энергии могло скрываться в человеке его возраста. Насколько живой ум таился в его поседевшей голове. И сколь неожиданно и до тупости просто все закончилось – инсульт. Лежал теперь Игорь Аркадьевич в городском морге, и неважно, что выражало его лицо в последний момент…
– Так он? – спросил патологоанатом, прервав мысли Платона.
– Он, – пробурчал тот в ответ, помолчал и добавил: – Будто сам не знаешь.
– Да мне только роспись…
Платон, не отрывая взгляда от покойника, чиркнул по бумаге. Тридцать восемь лет в УгРо, три раза женат, детей с десяток, а на опознание вызвали его – бывшего протеже, хорошего друга.
– Соболезную, – патологоанатом похлопал Платона по плечу и вышел из прозекторской.
Скрип закрывающейся двери еще долго дребезжал в склепном воздухе морга. Теперь остались только он и Игорь Аркадьевич. В звенящей тишине Платон услышал стук собственного сердца. Погладив пульсирующие виски, он прикрыл глаза. Запах мертвечины еще никогда так сильно не раздражал.
Болела голова, откуда-то из живота начинал подниматься спазм. Давно пора уходить, и Платон было дернулся, но решил в последний раз взглянуть на старого друга. На доселе спокойное лицо Додукаева будто легла какая-то тень. Проступило некое напряжение, будто он что-то не успел в последний момент. Платон вгляделся в лицо, желая поймать этот ускользающий секрет и… Нет, вздор. Он накрыл тело марлей и зашагал к выходу. Каждый раз, когда смотришь на очередного мертвеца, кажется, что он скрывает в себе загадку. Только вглядись в воск лица и все поймешь. Но это лишь предсмертная судорога, не больше. В смерти нет загадки – это Платон понял уже давно. Загадки бывают у живых.
Здание городского морга, приписанное к областному больничному комплексу, не ремонтировали годов с восьмидесятых, оставив в наследство новому поколению патологоанатомов кафель шашечками, бетонные умывальники, громоздкие кушетки-каталки. И все равно просторные коридоры казалось только-только построенными. Несмотря на тяжелую мокрую вонь, пропитавшую здание до фундамента, кругом не было ничего лишнего, все чисто, аккуратно. Стерильно. Редкий случай, когда вновь прибывшего мертвеца оставляли в коридоре на кушетке, да и то ненадолго. Улыбающиеся и жизнерадостные служители этого прекрасного заведения внушали одновременно и оптимизм, и какую-то жуть. Трупы словно свиней режут, а с лиц не сходит довольная улыбка.
Именно из таких мест, где царит неприкосновенная белизна, где тебя провожают оценивающими улыбками, хочется сбежать больше всего. Платон всегда считал, что переборол подобные страхи, а вот, оказывается, нет. Он вышел на холодный и свежий воздух осени. Тучи темной брусчаткой нависали над кромками крыш. Ранние посетители областной клинической больницы расползлись по исчерченной тропинками площади: вяло передвигали ногами сонные практиканты; ковыляли бабушки, таща вспухшие сумки; перебегали от корпуса к корпусу врачи и санитары. Больные ютились под козырьками – курили. После каждого похода в морг вид живых, горячих людей придавал сил. Но не сейчас. Внутри нарастало неудобное чувство тревоги и чего-то липко-твердого.
Подняв воротник куртки, Платон почти побежал к воротам. Постепенно усилилась тошнота, легкая отрыжка ударила в нос. У самой ограды живот скрутило до головокружения. Он еле успел выскочить за ворота, и его вывернуло прямо на придорожный газон. Рвало даже не завтраком, а желчью, горькой и едкой, сразу отдающей в нос. Несколько прохожих брезгливо отшатнулись от стоявшего в раскоряку мужчины. Тот сплюнул и побрел к своему «форду». В голове плескалось расплавленное олово, а в висках стучали отбойные молотки. Кряхтя и охая, Платон залез внутрь, не с первого раза закрыв дверь. Только тут, в атмосфере родного салона, он позволил себе расслабиться. Через полминуты приступа как не бывало. Зато нестерпимо хотелось пить. Платон потянулся на заднее сиденье, где всегда держал бутылку минералки, почти зацепил горлышко, когда бутылка выскользнула. Платон потянулся еще, но от его неловких манипуляций пальцами минералка свалилась на пол.
– Да епт…
Пришлось выгнуться в кресле, чтобы достать. Сплюнув на улицу остатки желчи, он присосался к бутылке. Вода смыла с пищевода всю муть, всю дрянь пережитого потрясения. Платон задышал ровнее, поглядел по сторонам. Мимо спешили прохожие, по узенькой