Впрочем, дворец и в огнях выглядел мрачновато, ходила о нем в народе дурная слава. Но на то он и дворец.
Не ходи, не смотри, а захотелось поглазеть – запишись на прием, и жди, когда вызовут. Не дождался, помер – ну так, сколько ж в государстве народу, даже если на каждого по десять минут, две тысячи семьсот двадцать лет ни есть, ни спать, ни пить…
Вампиры недоумевали: на их памяти это был первый случай смерти, когда вампир скончался сам собой, как какой-то смертный…
Неужели Бог гневался за то, что не успели предотвратить появление Проклятой земли?
А если спиной повернулся?
«Немного было народу, и тех вампиры съели», – мрачно подумал Его Величество, понимая, что любой вампир тут же донесет Ее Величеству, с кем и как он провел ночь. Он проводил тяжелым взглядом пожилую служанку из приближенных родственниц жены. В последнее время она стала болезненно ревнивой, приставляя к нему проверенных престарелых грымз или деревенских рябых дурнушек. К дурнушкам она его не ревновала: поиграл в кошки-мышки, что с того? Впрочем, пусть так. Неприятно через некоторое время обнаружить утешившую его девицу на блюде госпожи. Маслено-медовых соблазнительных вампирш она побаивалась и ограждала от них: любая могла оказаться причастной к измене, связанной с предателями и теми, кто создал столько проблем – и каждое утро выстраивала дворцовых служителей перед драконами, упреждая удар.
Несколько человек уже спалились, и не столько в связи с изменой, сколько обнаруживая страх и испытывая желание исчезнуть на время волнений в некотором царстве, в некотором государстве. Драконы искали в умах крамолу и не разбирали, по какой причине.
Вампиров побаивалась не только жена, но и сам он. Друг друга вампиры не ели (еще не известно кто кого), но подъедали не хуже, как когда набрасывались на человека. Символ власти – странный меч, который передавался от Царя к Царю (поговаривали, что меч этот языческий, и будто бы принадлежал какому-то там Богу), рубил голову любого вампира сразу и насмерть, но порой до смешного доходило: высокопоставленные лица начинали прокручивать его жизнь, смакуя пятна на рубашке или предоставляя на рассмотрение миру неопровержимые доказательства испорченной невинности.
И поймай такого язычника! А сруби голову, сразу обвинят в отсутствии демократии и жесточайшей цензуре. Чтобы замять скандал, папарацам приходилось дорого платить, а потом в отместку за траты Ее Величество выбивала признания из подозрительных и из него самого медикаментозно и электричеством, даже если не было ничего, поэтому желающих утешить его было немного.
Сам он побаивался Зова не меньше жены – неизвестно, чем это ему обернется. Один раз Ее Величество уже позвала, и голова отлетела, так же может позвать и другая королевишна, и не факт, что на сей раз Проклятие положат на эту… – еще одна причина не играть в кошки-мышки с женщинами-вампирами.
Назвать «эту» «Манькой», язык не повернулся. Чувствовал – кощунствует, а «чудовище» смахивало на хвалебную оду. С участием злобной твари в пепел обратилось столько вампиров, что при слове «чудовище» у любого вампира начинался нервный тик. Проклятие для выскочки еженедельно обновлялось, но после всего, что произошло, разве доказано, что оно хоть как-то на нее действует? Пожалуй, только дядька Упырь мог образумить эту тварь.
Не такая уж смерть господина Упыреева была естественной. По понятным причинам, тайну не разглашали. Да и как объяснить, что проклятый человек изглодал самого сильного и старого вампира, поставив на нем жирный крест, и никакие вампирские заклятия на него не действуют, и что чудовище приколочено к Царю, который уже и сам за собой замечает, что стал каким-то безвольным, все чаще закрываясь в кабинете, чтобы пострадать в одиночестве. И хотелось сделать что-нибудь этакое, чтобы всем насолить, раз разлюбили. Правда, в голову лезла одна муть. И ничего не помогало, даже таблетки, которые пил не только он, но и Ее Величество, чтобы хоть как-то подлечить нервы.
Наградил же Бог прицепом!
Его Величество смутился, крепко сжимая подлокотники кожаного кресла. Страдал он, конечно, по Ее Величеству, которая после всех свалившихся на нее напастей стала сама не своя и, как казалось Его Величеству, любила его с каждым днем все меньше. Но разве разлад между двумя вампирами не бросал на Царя еще большую тень? Он, конечно, понимал жену, а когда обвиняла, чувствовал себя виноватым (да и как было не чувствовать, если все проблемы упирались в эту какую-то неправильную проклятую, с которой ни он, ни жена не могли сладить), но разве способствовал?
При воспоминании о дядьке Упыре, сердце защемило до навернувшейся слезы. Такие нежные, такие ласковые пришли от него слова, будто встал из могилы и рядом, за спиною, заглянул в глаза. Ведь прожил не одну тысячу лет, запутался года считать, в последнем тысячелетии отмечал их веками. А вот, поди ж ты, за последние полгода осрамился