– Лорина, ты что, боишься?
Ещё бы… Это ведь твою бабушку здесь величают госпожой, не мою. А у меня тут вообще никого, кроме…
– Тебя что, как маленькую за ручку вести? – Оссо улыбался, но напряженный прищур выдавал тревогу.
Да, нашла его бабушка прошлой весной. Да, признала. Да, на «дверь» и проход меж городами расщедрилась… Но ведь встреча случилась весну назад, и как примет теперь?..
Поправив сумку, я пошла следом за ним – неспешно, мелкими шажками, осторожно. И колени дрожали, и главная дорога не располагала к расслабленным прогулкам. Широкая, но круглые выпирающие булыжники чередовались с ямами, переходили в сносную брусчатку и снова в яму, из которой торчал грязный обломок стены.
– Город и после войны, и на осадном положении, я же предупреждал, – Оссо ловко перемахнул через обломок и протянул мне руку. – После магических битв вокруг него остались болота, и оттуда постоянно лезет всякая мразь.
Я кивнула – дескать, помню, приняла его помощь и перебралась через преграду. При слове «магических» в сумке нетерпеливо заелозил шуруш. Отчего-то он всегда просыпался, когда слышал про волшебство. Я прижала сумку к бедру, придерживая клапан. Еще не время пугать людей, дружок…
– Так чего ты боишься? – повторил Оссо.
– Безродных нигде не любят, – прописная истина, и я постаралась, чтобы мой голос прозвучал безразлично.
– Но ты со мной, и ты – мой друг.
Я едва не фыркнула. Видела я таких приютских друзей… очень много. Пока учатся – не разлей вода, а после выпуска – даже не здороваются, проходят мимо и делают вид, что незнакомы. Чем меньше рядом безродных – тем больше возможностей заявить о себе. И это вторая прописная истина.
– Идем, – ответила спокойно. – Тебя ждут.
После отстроенной и чистой столицы город бабушки Оссо казался грязным, тесным. Улиц кроме главной не было, лишь грубо переплетенные тропы. Дома в беспорядочном нагромождении – то стеной к стене, то чуть ли не крыльцо к крыльцу, то три-пять рядом, то один в окружении развалин, то ровно вдоль троп, то тропа в проплешинах ям упирается в низкую дверь, огибает, протоптанная, косую стену, и убегает дальше.
Я внимательно смотрела по сторонам, но не дорогу запоминая, а изучая людей. Бедно одетые, но такие… занятые. Подвижные. Никаких спокойных столичных взглядов и движений. Быстрые оценивающие взоры, быстрые улыбки, быстрая речь, быстрые движения. Спешили ли с рынка с тяжелыми сумками, развешивали ли белье на веревках между домами, набирали ли воду из колодцев, расписанных символами защитной магии – чтобы гнусь не просачивалась и чистая родниковая жила притягивалась… Всё делалось резко, быстро, уверенно. Отточено. Как в бою.
А еще я нашла то, что искала. Оссо узнавали. Ему улыбались, с ним здоровались. А меня не видели. Безродная – пустое место. Зря я сюда приехала… В столице, где находились все приюты для детворы, потерявшей семью во время войны, к нам хотя бы привыкли, нас пристраивали к делу – личным указом Владыки. А здесь… Таких, как я, сразу видно – другой взгляд, другое… Всё другое.
Зря, ой, зря…
Харчевня выросла перед нами как из-под земли. Главная дорога сузилась, мы обошли очередной завал и оказались сразу у кособокой двери. Вместо вывески – чудесные запахи и корчмарь с черпаком в открытом окне. А у двери ждал парень. Мне – не знакомый, а Оссо его сразу узнал. Улыбнулся, ответил на приветствие.
– К госпоже за тобой, – парень открыл дверь и пояснил: – Здесь пройдем, насквозь. Она ждет. Тебя одного.
Я снова чуть не фыркнула. Надо же, кто-то да заметил…
– Но… – Оссо невольно оглянулся на меня.
– Иди, – я пожала плечами. – Подожду здесь.
Но он колебался. И я, повторив «иди», прошла мимо, открыла дверь и, очутившись в крошечной харчевне, села на ближайшую лавку, прижала к груди сумку. И тогда-то Оссо вспомнил, что в город мы прибыли втроем. И тащить «третьего» на первый прием к госпоже не стоит. Мягко говоря. И, кивнув, он ушел вслед за парнем.
Выдохнув, я огляделась. Низкий потолок, толстые стены – нагромождение разноразмерных камней, беспорядочно расставленные столы и лавки, перегородка, за которой напевал, вытирая плошки, солидный корчмарь.
Обслуживать меня, понятно, никто не собирался, и, привычно прижав к боку сумку, я подошла к перегородке.
– Будьте добры, чаю, – попросила тихо и сунула руку в карман штанов, считая мелочь. Крупные деньги, последнее пособие перед выпуском, бдительно стерег шуруш.
Корчмарь поставил на стол перед собой вытертую плошку и взялся за следующую. Я вздохнула про себя. В столице безродных, бывало, тоже не замечали, но не тогда, когда дело касалось денег. Вот тут мы резко становились видимыми.
– Чаю, будьте добры, – снова попросила я, звякнув для верности монетами.
Ничего. Ни чаю, ни… Я очень постаралась перетерпеть. И не рявкнуть, и не выплеснуться. Получилось только