Окружающий мир отчаянно напоминал Италию с ее виноградниками, холмами, травами, ниточками узких дорог, иногда попадающимися на глаза, но, к сожалению, не был ею, как, впрочем, не был и любой другой страной на Земле.
За последние дни ребёнок в моем сердце прибавил лет сорок, живописца прогнали взашей за пьянство, и теперь, буравя взглядом бесконечную даль, я с трудом сдерживал раздражение и мрачно прикидывал, сколько ещё придётся плестись по жаре до ближайшего города. А ведь за плечами в лучшем случае четверть пути. Да, черт возьми, считай, что мы едва высунули нос за порог – я даже помню недовольную физиономию стражника у ворот Рогона, белеющую в предрассветной тьме. Впрочем, стоило ему бросить взгляд мне за спину, и навстречу устремилась самая радушная улыбка из всех, что я когда-либо видел. Мужик старательно раздвигал непослушные губы, демонстрируя обломки зубов, что не вызывало ничего, кроме желания дать ему в морду.
Я прикрыл глаза, думая о своем первом детском путешествии: вагон поезда, жесткая койка и мерное постукивание колес – все, как сейчас. Только вместо вагона – лошадь, койку заменило седло, а звук копыт почти не отличим от перестука колес. Я до того погрузился в воспоминания, что едва не вывалился из седла. А еще мне безмерно хотелось пить – ощущение, сделавшееся моим постоянным спутником.
Местное солнце с бесстрастностью механизма выжимало из путников влагу. Даже появись у меня желание всплакнуть, тереть глаза в ожидании слез – напрасная трата времени. Я потрогал флягу, привязанную у подушки седла, – воды в ней оставалось не так уж много. Помню самое начало путешествия, когда по недоразумению заветную емкость убрали так, что дотянуться до нее мог бы только умелый наездник. Пришлось молча терпеть, проклиная свою безалаберность. Крутиться в седле? Увольте! Я даже оглядывался с опаской, не говоря уж о том, чтобы добраться до фляги.
Облизнув губы, я тут же вяло ругнулся: язык, пытаясь смочить пересохшую кожу, поцарапался о шершавую, словно шкурка, поверхность. От жары плавились мысли, а монотонное движение, скорее, не убаюкивало, а вводило в состояние, близкое к коме. Мысли текли вялые, как будто думал не я и не о себе. Да, старушка Земля осталась где-то там, за спиной, и эта часть тела канула в пропасть, утащив за собой все, что напоминало о цивилизации: телефон, самолеты, Интернет, космическую станцию «Мир». Даже туалетная бумага, и та исчезла в мгновение, когда я уснул в одном теле, а проснулся уже в другом.
Разница в количестве дней в месяце сбивала с толку, но ведение дневника помогало вести хронологию. Сорок первого марта мы вышли из Рогона, утром тридцать четвертого июня семь тысяч пятьсот тридцать первого года наконец-то пересекли границу Темирской Торговой автономии и оказались в королевстве Гальд. Здесь мы первым делом повстречали братьев-инквизиторов во главе с Гюго из города Архана, до которого еще пилить и пилить. По какой-то причине, видимо, памятуя о распоряжении епископа, Оррик решил скрыть наше происхождение, и мы прикинулись сопровождающими эльфа, впрочем, Гюго особо и не усердствовал в расспросах. Он предложил проводить нас до своего города, сообщив, что вскоре мы должны соединиться с основными силами в лице главного инквизитора Поля.
Воины шли парами. Справа от меня погруженный в свои мысли дремал Аридил, за все время не проронивший ни слова. Оррик пропадал впереди. Я оказался предоставлен самому себе и спустя какое-то время от нечего делать принялся разглядывать наших сопровождающих.
К примеру, кто это едет вон там, впереди? Молодой человек – явно моложе всех здесь присутствующих лет на десять-пятнадцать – отличался от воинов не только возрастом, но и одеждой: длинный зеленый плащ с красным блестящим подкладом, штаны из ткани такого же, как и плащ, цвета – в общем, ни грамма кожи – и в довершение всего длинный посох с тусклым камнем в навершии. Я сразу обратил на него внимание. Неужели передо мной маг?! Настоящий! Князь Аэларэль, конечно, не в счет, за пять тысяч лет можно заделаться кем угодно.
Я не видел выражения лица мага, но почему-то представлял себе сурово сдвинутые брови, острый нос, пронизывающий взгляд, которому доступно знание сути вещей. Эдакий не по годам мудрый и уважаемый человек, который знал себе цену. Реальность, впрочем, вносила некоторые коррективы, с моего ракурса виднелась редкая, росшая клоками бородка, как выклеванный воробьями газон, на молодом и свежем лице. Она портила все ощущения