Тени мягко двигались между лунными лучами, двигались так, будто они вовсе не имеют отношения к ночным кошмарам, но их четкие, резкие, контрастные очертания предательски выбалтывали наличие тайного гадкого умысла где-то в глубине всей этой ночи.
Света пододвинулась к краю кровати и опустила ноги на пол, машинально нащупывая тапочки. На кровати на половине мужа никого не было. И снова сердце ухнуло как-то слишком размашисто. И в этот самый миг снова взорвал сознание оглушающий, невыносимый крик Лизы.
Не приснилось!
– Лизонька, дочка! Ты где? – в смятении бормотала Света, пока как была, в легкой ночной рубашке, летела из комнаты в комнату, в прихожую, на веранду, на улицу. Лиза кричала где-то на улице.
Кажется, это где-то за углом, около сарая. Но как там оказалась девочка в это время?!
А Лизонька кричала и кричала. Только теперь было слышно еще и то, что она не одна, что кто-то пытается ее приструнить, унять, заткнуть ей рот. А девочка сопротивляется и зовет маму. И кричит. Кажется, от боли. Боже! Степан! В полнолуние он особенно безумен от водки.
– Лиза!!!
В ее босую ногу больно воткнулся какой-то корч, но на свою боль Света не обратила внимания.
– Лиза!!!
Руки как-то сами машинально вспомнили, что вот тут вот, около сарая, обычно стоит топор.
– Лиза!!!
С каким-то масляным, черным ужасом, растекающимся по телу и парализующим мышцы, она догадывалась, что происходит.
– Па-апа, – уже тихо всхлипывала маленькая Лиза, – не надо, не надо, мне очень больно!
Света со всего разбега немеющими руками бросила топор на черный загривок, лезвие опустилось аккурат на шею. Громадная фигура мужа в ослепительно белой под светом полной луны майке начала грузно оседать, неестественно разворачиваться и, наконец, с густым шлепком распласталось на земле. Искривленное болью, обидой и страхом лицо дочери было замазано кровью отца. Кровь медленно, но настойчиво растекалась по ее ночной рубашке, заливая задорные улыбающиеся ромашки.
И вдруг начало темнеть. Женщина было обрадовалась тому, что сейчас она отключится и больше не будет участницей этой жуткой сцены. Но сознание не отключалось; наоборот, в тело проник колючий холод, возбуждая и отрезвляя. При этом все вокруг стало еще и бурым, как будто подернулось красновато-коричневым туманом. Света безвольно выронила свое орудие мести, холодное топорище больно стукнуло по ноге. Света резко оглянулась на небо. Луна стала багровой.
– Может, я всего-навсего сошла с ума? Конечно! Это сон. Да, бред, но сон, только сон, правда? – спросила у бордовой луны женщина, но стоило ей в бесконечном отчаянии зажмурить глаза, как слух перехватил инициативу. Нудный звук тихого нытья обиды и унижения гремучей змеей заползал в сознание, вынуждая его бодрствовать, не позволяя отключиться от того, что происходит здесь и сейчас.
Лизонька, вдруг лишившись чувств, начала с тихим шорохом плавно опускаться на землю рядом с телом отца. «Нет, нет, он ничего не успел! С ней все будет хорошо, все будет хорошо!» – стучало в висках у матери. Маленькое тело наконец рухнуло, и сразу же где-то на краю сознания обезумевшая от шока женщина услышала еще одно, другое, не Лизино, приглушенное всхлипывание.
– Митя!.. – не своим голосом прохрипела женщина и автоматически, как будто заранее знала, где он находится и что с ним случилось, повернулась в сторону мальчика.
Мать видела, как обильные слезы, сверкая в красноватом полумраке, заливают расцарапанные щеки этого городского задиры, грозы всех соседских девчонок и мальчишек, как искажено отчаянием и страданием от беспомощности перед случившейся несправедливостью лицо ее десятилетнего сына.
– Он привязал меня, мам, – захлебываясь, как будто сплевывал вместе с солеными слезами непослушные слова, бубнил мальчик. – Я не мог, не мог вырваться. Мама, я не мог…
Митю колотило, язык не слушался, но он все говорил и говорил, захлебываясь в слезах, как будто мысль долго пробивала дыру у него в голове и только теперь наконец вырвалась на волю.
– Он сказал, что я должен видеть, как быть мужчиной. Мама, я не мог вырваться. Он привязал меня, мама, я не мог вырваться. Я не хотел, мам, не хотел. Я сначала не верил, мам… Я не верил, что он. Я не знал. Лиза такая маленькая, мам! Он пьяный. Мама, он пьяный. Очень. Мама, мама, убей его! Он гад, он сволочь, мама, убей его! Лиза была такая маленькая! Убей его, мама! – хныкал без остановки обезумевший мальчик, привязанный к двери сарая толстой веревкой.
– Уже, хороший мой. Уже, – прошептала Света и, обхватив руками голову сына, мокрую от слез, прижала к своему круглому, уже громадному и очень упругому животу. Еще не родившийся ребенок мягко ткнул изнутри то ли ручкой, то ли ножкой в сторону брата.
– А с Лизой все будет хорошо, – добавила мать. – Потому что иначе не может быть, иначе – зачем это все тогда, если иначе?! Верь мне, мой хороший…
И тут же она почувствовала, как по ногам