Самый длинный день. Наталья Резанова

pty-line/>

      – А может, все же не пойдешь?

      Я отвернулась, чтобы не видеть маминого лица. Ее страхи были понятны. Если меня сегодня изнасилуют, дело никто не будет расследовать. В любую другую ночь – да, но не сегодня. Если убьют… скорее всего, тоже спустят на тормозах. К счастью, предложение левых в Думе возродить в Иванову ночь человеческие жертвоприношения не нашло поддержки у большинства фракций. Проект задробили, как не отвечающий национальному духу праздника. Но народ знает – чтобы земля родила, на нее должна пролиться кровь.

      – Ну пожалуйста. Попробуй, вдруг они не заметят…

      – Мама, ты хочешь, чтобы за мной пришли?

      Даже не видя, я знала, что она опустила голову. Результат последнего медосмотра не давал мне права уклоняться от посещения праздника, равно как и всем гражданам репродуктивного возраста, не находящимся ночью на службе. Мужчины старше 55 лет и женщины – 45 получают автоматическое освобождение. Ирония состоит в том, что именно освобожденные, и не достигшие необходимых 16 лет, зачастую идут на праздник добровольно, иных и удерживать приходится. А лица, обязанные посещать гуляния, норовят уклониться… Я бы тоже уклонилась, но увы, возрастной лимит еще не вышел. И комиссию я прошла без задева. Мама считает, что нужно было дать на лапу врачу, чтобы получить справку о какой-нибудь хвори. Наивная! К одиноким женщинам полиция нравов особенно присматривается. Тем более – к одиноким дочерям одиноких матерей. То, что я рождена в законном браке (отец мой умер молодым), а не после праздника, для этих тупых чинуш значения не имеет.

      Не стоило мне напоминать маме о том, что бывает с теми, кто уклоняется от исполнения общественного долга. Хорошо еще, хватило ума не говорить ей, что сегодня мне необходимо засветиться на публике.

      – Да ладно тебе, в первый раз, что ли… – нарочито бодряческим и оттого особо гнусным голосом сказала я. – Все будет хорошо. И пойду я не одна…

      Словно в ответ, зачирикал звонок. Конечно, это не полиция нравов обходила квартиры в поисках уклонистов. Еще слишком рано.

      – Нея, ты дома?! – завопила Настасья из-за двери.

      – Нет, уже на площади…

      Шутка дурацкая, но и вопрос не умнее.

      Они, как всегда, явились вместе – Настя и Зульфия. Подруги юных дней и выпускницы одного факультета, хотя и разных лет. Обе чернявые, ладные, невысокие, и при том совсем непохожие. На одной белая блуза и гладкая синяя юбка, на другой вышитое длинное платье и пестрая шаль. И на обеих старые стертые сандалии. На мне – тоже.

      – Не забыла взять? – спросила Настя.

      – А как же, – я подняла с полу сумку с бутылками.

      – Ну-с, у нас тоже с собой было…

      Зульфия скромно промолчала.

      На мамином лице инстинктивно выразилось неодобрение. она, конечно, почти слепа, но слышит прекрасно. И как звякают бутылка – тоже. Я подошла к ней.

      – Мамочка, пожалуйста, не забудь запереть дверь. И на задвижку тоже. Все равно я раньше, чем утром, не вернусь.

      – Не в первый раз, – тихо отозвалась она.

      Мы вышли из квартиры миновали бабушек на скамейке – полиция может отдыхать, – и свернули на улицу.

      Все мы жили на границе Старого города, и потому могли не беспокоиться о том, как добраться до места. Нынче к закату и подземка, и конки прекратят работу, однако нам не трудно дойти пешком. Впрочем, по Старому городу все, кроме должностных лиц, передвигались пешком.

      Было довольно равно, и мы не торопились. В молчании, ибо все было сказано много лет назад, двигались по тихой, тенистой улице Оперы, мимо театра, окруженного сочной яркой зеленью, пересекли площадь Керенского и оказались среди веселой оживленной толпы на Варварке. От обычной праздничной толпы эту отличало отсутствие детей. И еще было особенность. Хотя многие (не все) принарядились, обувь почти на всех была старая, ношеная, даже у тех, кто производил впечатление людей состоятельных. Так было принято – добираться на площадь пешком, а не в экипаже, в обуви, отслужившей свое.