Все было действительно очень страшно, даже маме и сыну не могу всего рассказать. Наши знакомые воспринимали его как жутко обаятельного и веселого человека, креативного, а как он анекдоты рассказывал! Поведай я кому-нибудь, что он может меня, по возрасту ему в дочки годящуюся, так жестоко обижать, изу мились бы и, думаю, не поверили. Родилась я в Слюдянке. Это небольшой город, районный центр на южном берегу Байкала, со Слюдянки озеро и начинается. Родители – железнодорожники. И все в роду поющие. Прадед – священник Михаил – руководил церковным хором, а в свободное время любил играть на гитаре и пел. У бабушки Ларисы, его дочери, потрясающий тембр, она мне в детстве нараспев сказки рассказывала, а через много лет Сережке – моему сыну, он ее Лелей называл. Мама моя Надежда тоже поющая. Папа Владимир играл на всех инструментах, какие только существуют, он «слухач». Играл на танцах и был звездой местного футбола, нереально зажигал, я помню, стадион восторженно скандировал: «Ус!» Это была папина футбольная кличка, у него усики были как у Остапа Бендера. Когда я появилась на свет, рассказывает мама, в первые дни в роддоме кричала «и-ии-и-и» – долго и с упоением тянула высокую свистлявую ноту. Все вокруг маме говорили: «Твоя звезда запела!» Только «исполнив песню», орала «уа!», как все нормальные дети. Родители назвали меня Светой. Алиса Мон – это сценический псевдоним, созвучный с Мона Лиза. Росла на наших советских хитах, обожала Аллу Пугачеву и Юрия Антонова, а в школу меня папа будил, ставя каждое утро пластинки Валерия Ободзинского. С седьмого класса пела в школьном ансамбле. Исполняла и свои собственные песни, я их с детства пишу. Одноклассники завидовали, потому что их не пускали на «взрослые» школьные вечера, а я там выступала. Трижды поступала в музыкальную школу. Но так как с четырех лет играю на фортепиано, а научилась этому сама, привыкла к своей аппликатуре – технике игры, и переучиться не удавалось. Палец большой подворачивать под ладонь – для меня это было смерти подобно. Но в советское время заставляли играть «как надо». Так же в общеобразовательных школах левшей переучивали в правшей – запрещалось быть «не как все». В общем, музыкальная школа для меня оказалась закрыта. После десятого поступила в иркутский политех на… специалиста по железобетонным конструкциям. Там тоже с музыкантами связалась – играла в университетском ансамбле «Фидис». Ради репетиций прогуливала занятия, к концу первого полугодия стало понятно, что надо или всерьез учебу подтягивать, или уходить из института. Решение далось легко – ну какой из меня железобетонщик? Вернулась в Слюдянку, полгода проработала лаборантом в школе, где раньше училась. Летом отправилась поступать в педагогический в Но во сибирск, где у меня про изошел конфликт, – это долгая и малоинтересная история. Ушла в медучилище. Там на родах успела поприсутствовать, а из анатомички, где делали вскрытие трупа, выполз ла в полуобморочном состоянии. Друзья все твердили: «Какой пед и тем более мед? Тебе в музыку надо!» Вдруг такую веру в себя внушили, что следующим летом рванула поступать в музучилище в Новосибирск. На эстрадно-джазовый факультет. Играла на инструменте и пела свои песни, никто не понял, что на слух. Получила «отлично». Но следом был экза мен по сольфеджио, где выяснилось, что не знаю ни одной ноты, – так и провалилась. Это был конец света, казалось, каменной плитой придавило. Немного придя в себя, решила, что займусь сольфеджио и через год обязательно поступлю! Осталась в Новосибирске, нашла педагога. Осенью захотелось увидеться с ребятами, которые в музучилище поступили, со многими ведь успели подружиться во время экзаменов. Отправилась к ним, поздравила с началом учебного года. Уже уходила, когда в дверях окликнул Владимир Владимирович Султанов – педагог эстрадно-джазового отделения и руководитель джазового оркестра. Произнес: – Жаль, что не поступила, – а следом протянул магнитофонную катушку, тогда были огромные такие бобины, и велел: – Выучи две пес ни, будешь их исполнять, – и сказал, какие именно. – Так я же не поступила! – Ничего, на следующий год поступишь, а пока попоешь у меня в оркестре! Так и получилось – поступила. Потом выяснилось, что попасть в оркестр Султанова – все равно что выиграть миллион в лотерею, нереально. Даже не всех выпускников туда брали. Настоящий полноценный оркестр, очень крутой! А меня, провалившую сольфеджио восемнадцатилетнюю шпану, приглашают. Да еще оказалось, что тремя месяцами раньше выпустилась лучшая его солистка, и весь ее шикарный репертуар Владимир Владимирович отдал мне. Вот повезло так повезло! Несколько ребят из султановского оркестра подрабатывали музыкантами в местном кафе «Эврика». Пригласили и меня: «Попрактикуешься». Начало восьмидесятых – эпоха стабильности и больших надежд. Очень интересный период, как мне кажется, на эстраде. Запоминающиеся мелодии, тексты, исполнители. Огромный интерес зрителя, истосковавшегося по музыке самых разных направлений. Я еще застала время, когда артист пел – зал вставал. Сейчас даже на концертах топовых зарубежных исполнителей подобное происходит редко. Зрители в кафе, где мы выступали, каждый раз набивались битком. Но стоило нам начать играть джаз, как появлялась директриса. Злобно вырубала электричество, буквально грудью повисала на электрорубильнике. Она не навидела джаз! Электрогитары замолкали. Пела я в «Эврике» на энтузиазме, ничего не зарабатывала. И не просила. Альтруистка! Остальные-то ребята получали и зарплату, и парнэс (это
