Как-то Петька меня летом купал в корыте. Налил воды во дворе, меня раздел, а я и убежала голая на улицу. Во время войны асфальта не было, автомобилей было очень мало. Пройдёт полуторка, нагазует. А я нюхаю, нюхаю , нравился мне запах бензина.(Тут же вспоминаю в конце 90-х мои последние курсы в Самаре: июль, жара 30 градусов и выше, асфальт плавится, автотранспорта – потоки и смог над городом, и нечем дышать, и голова то и гляди лопнет от боли…) Помои выносили к дороге под окна и выливали… Кругом на улице зелёная трава, даже на дороге. (Вспоминаю картину «Московский дворик» Поленова. То же – трава, зелень кругом ; а женщина выплёскивает помои.) Вот я и выскочила со смехом, а Петька бегом за мной. Вообще бегала я летом почти голая. Какое-никакое платьишко было, а трусов уже не было. Ноги босые, в цыпках. В соседях жили две вредные девчонки, задерут мне подол и дразнят: «Бесштанный рак полез в овраг».
Взрослые купили мне какие-то ботиночки со шнурочками. На вырост, разумеется. И спрятали в сундук. О сундуке особая речь. Он стоял рядом с выходом из комнаты и был мне очень интересен. Во-первых, из него по-особому пахло. Во-вторых, в сундуке лежало портмоне (я называла «поркманет»), там же была какая-то ручка, я звала её «писаручка». В-третьих, там от меня прятали ботинки. И когда с подругами по улице мы собирались в «город», то мне позарез нужны были ботинки. Не пойдёшь ведь в люди босой! «Городом» называлась та часть Бугуруслана, которая в центре возле Ленинского садика, то есть два квартала вверх по холму. (Весь город в холмах и оврагах). Вот тогда-то и обращалась к жене дяди Лёши-электромонтёра, завязать шнурочки. Возвращала ботиночки, конечно же, грязные и закладывала обратно. Клавдия Ивановна, разумеется, обнаруживала моё коварство, а я усиленно отнекивалась. Вообще с детства привыкла не сознаваться в грехе, за что отец порол.
Мать свою я очень любила. Ждала, сидя на подоконнике: смотрела, когда пройдут её ноги мимо окна и кидалась к двери. Клавдия Ивановна входила, я утыкалась ей в колени – такого была роста. У Клавдии Ивановны были белые сапоги на чёрных каблуках из фетра. Холодные, конечно. Она чистила их манкой. Хранились они под родительской кроватью. Это я доподлинно знала, по-видимому, лазала по всем углам – пыль собирала. Судя по фотографиям, Клавдия Ивановна старалась одеваться прилично. Это и по сёстрам видно. Катя и Зина одевались опрятно. Клавдия Ивановна всегда была занята, всегда ей было некогда. Не помню её ласкающей, целующей. Видимо, не в обычае было. И крёстная – так же. Но это не значит, что они меня не любили. Мать нужна была как воздух, как сама жизнь.
Однажды я пересчитала носом все ступеньки в наш подвал, а их было 10 – ,испугалась и страшно орала. Клавдия Ивановна схватила на руки, прижала к себе, а я ещё громче давай орать. Клавдия Ивановна отшлёпала по попке и поставила на пол – я замолчала. Время было жестокое. С нами не сюсюкались.
Лет