Хозяин дома только что умылся, на щеках его еще блестели капли воды и сопли. Босой, он сидел на краю кана. Нежданный гость застал его врасплох – он как сидел, так и застыл в испуге. К подавляющему большинству людей Нияз относился по привычке враждебно: если кто-то обращается к нему то наверняка лишь затем, чтобы обмануть или навредить, так он считал. С опаской и подозрением он разглядывал желтовато-бледное лицо Майсума и не ответил на приветствие гостя, впервые посещающего его жилище, не сказал полагающееся «прошу вас, входите» – и даже не изобразил на лице хотя бы подобие улыбки.
Кувахан, как женщина, вела себя совершенно иначе; она не стала пристально вглядываться и гадать, кто там пришел: она раздувала очаг, и пепел запорошил ей глаза, широко раскрывать их было больно, но даже одним, сощуренным глазом, сквозь выступившие слезы она успела измерить толщину сливок на молоке и прикинуть их густоту и жирность. Каждая морщинка на ее лице сложилась в улыбку. Она тут же запричитала: так и посыпались «Аллах!», «Худай!», «входите, пожалуйста!», «садитесь поудобнее!»; Кувахан одновременно скатывала неубранную постель, хватала, тянула, пинала, толкала еще не до конца пробудившихся ребятишек. В ее вскрикиваниях и суете выплескивалась через край непосредственная и дешевая радость – как у жадного до еды ребенка, раскопавшего в груде мусора леденец на палочке, – неприкрыто высовывалось такое заискивающее кокетство, что, закрыв глаза, можно было подумать, будто это в эмоциональной горячке тараторит девочка-подросток.
Майсум поставил миску с молоком, сделал вид, будто не замечает неприятных запахов и щиплющей нос гари, не спеша присел на край кана, облокотившись о подпирающее потолок бревно – его недавно воткнули посреди комнаты, потому что балки растрескались, – и то ли с умыслом, то ли невзначай спросил:
– Чай еще не пили?
– Ай-я, вай-я! Какой-такой у нас чай?! Вы посмотрите, как мы живем! Разве это жизнь? У нас, бедных-несчастных, даже корову отобрали. Ай, Алла, ой, Худай! Мы что – помещики? Откуда у нас деньги покупать молоко? Нет у нас денег, у нас денег – нету!
– Хватит болтать! – остановил Нияз Кувахан. – Скорей вари чай, накрывай на стол, скатерть стели!
– Сейчас-сейчас. А чай в этот раз тоже плохой. В прошлом месяце я поругалась с продавцом в сельпо. Ах, плохих людей на свете так много! С тех пор он не дает мне хорошего чая – одна крошка и палки… – В радостном возбуждении от того, что гость принес хорошее топленое молоко, Кувахан раскрыла настежь свою говорильню, но тут заметила насупленные брови мужа и его хмурый взгляд.
Нияз, не смущаясь присутствием гостя, строго одернул ее:
– Меньше болтай! Когда Худай создавал человека, не надо было женщине давать язык! Женщины так много говорят, что просто беда! – сурово сказал он и, улыбаясь Майсуму предложил: – Садитесь на удобное место, пожалуйста!
Майсум усмехнулся про себя этой напускной солидности Нияза и молча пересел на «удобное место». Дождавшись, пока будет поставлен на кан столик, расстелена скатерть и принесен чай с молоком, он, понемногу отщипывая наан, цокая и вздыхая, сказал:
– Похоже, эту вашу корову вам уже не отдадут!
– Как это? – одновременно вздрогнув, вскрикнули испуганные Нияз и Кувахан.
– Начальник бригады собирается конфисковать корову в счет долга.
– Правда?
– Ну как же не правда? – хмыкнул Майсум, выразив свое недовольство тем, что Нияз смеет-таки сомневаться в достоверности его информации. Он отхлебнул чая и ровным безразличным голосом, глядя куда-то в сторону, сказал: – Брат Абдурахман тут сказал, что вы задолжали бригаде уже несколько сотен. И корова ваша уже пять раз ходила на поля…
– Какие несколько сотен? Какие такие пять раз?!
– Какая разница – сто юаней или восемьсот, четыре раза или шесть… Все равно корову не отдадут.
– Так нельзя! – закричала Кувахан. – Я не позволю!
– Ух ты! «Не позволю»!» – брови Майсума взлетели вверх, губы вытянулись: он передразнил Кувахан, как взрослый человек передразнивает ребенка.
– Я его зарежу! – закричал Нияз, которого насмешка Майсума вывела из себя.
Майсум едва заметно презрительно ухмыльнулся и вдруг скорчил страшную рожу.
– Я… – Нияз сам не знал, что еще сказать, громкие слова часто загоняют человека в тупик. Нияз невольно метнул умоляющий взгляд на Кувахан.
– Уважаемый брат Майсум, начальник отдела Майсум, – получившая выговор за болтовню Кувахан снова пошла работать языком. – Ну скажите же, а? Ну что же делать-то, а? Вы же знаете: один день молока не попью – у меня голова кружится, не могу глаза открыть; два дня не пью – все руки-ноги так и ломит, не могу с кана встать; а три дня без молока – и душа уйдет вон из моего тела! Ой, голова моя