– Мне очень хочется… что-то менять… – Голос уже срывался, но слёзы ещё не покатились по моим щекам, только с ослепительно белого неба сорвались первые капли.
Мы сидели на парапете неподалёку от храма святого Николая друг напротив друга, закинув ноги по разным сторонам ограждения. От церкви нас отделял небольшой парк, яркий от осенних красок, но унылый от красок надвигающегося ливня. За парковой аллеей виднелись старые давным-давно позолоченные купола и маленькие кругленькие окошки с рисунками из цветных стёклышек – мне всегда нравились витражи. Я постепенно замерзала, но никуда не собиралась уходить – напротив, судорожно искала способ продлить эти минуты, секунды, мгновения. Отвлекали и осенние краски, и витражи, и старые купола храма святого Николая, – и сейчас они мне не нравились, просто потому что не до них. Друг, по-моему, как и я, был весьма подавлен, но в силу того, что он мужчина, держался куда спокойней меня. Но так мне хотелось, чтобы он хоть чуть-чуть сожалел! Сожалел не об отъезде, а о расставании со мной. Меня очень оскорбляла эта несправедливость: меня давили эмоции, я открыто переживала, наплевав на гордость и достоинство, мне было всё равно, как я выгляжу и что обо мне можно подумать, а он… даже взволнованным не выглядел.
Я с горечью пыталась вспомнить, что я хотела ему сказать, а в голову ничего не приходило, не вспоминалось. Возможно, я просто с ним уже поговорила у себя в голове. Бывает, ждёшь разговора с такими яркими эмоциями и так подробно его представляешь, что в голове откладывается, будто вы друг другу уже всё сказали.
Он для меня – спасение, неопровержимое доказательство того, что существуют такие же сумасшедшие люди, как и я. Это мой друг, этот весьма необычный человек с большими серыми, как грозовое небо, глазами и копной светло-русых немного вьющихся волос, подстриженных неровно и совсем давно, сочинивший в моей жизни пусть и не самую долгую главу, но самую интересную и запоминающуюся о сломанных правилах и разорванных стереотипах. Этот странноватый и чрезмерно родной юноша очень сильно меня любил, я знаю. Но здесь, в этом городе, ничего его не держит, ни места, ни люди. Он уедет, что бы я ни вычудила: заплакала бы, устроила бы истерику, ударила бы его, или вообще не пришла бы прощаться, – он всё равно не изменит своего решения. И это было неприятно: он мог бы послужить причиной отмены моего побега из дома, а у него такой привязки ко мне нет. И я ведь тоже для него – друг, но всё это становилось абсолютно бессмысленным – и просто из-за того, что я ничего не могла сделать, чтобы его остановить. Он мог искренне любить, фанатеть, не видеть плохих качеств из-за немыслимой симпатии к кому-то, но его ничто никогда не удерживало. Вот такой свободный человек…
– И ты не собираешься возвращаться? Никогда?
– По крайней мере, я так думаю, – пожал он плечами. – Вернусь ли я, не вернусь, на пользу ли это, или не очень, покажет только время. Судьба любит шутить.
– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – и при этих словах слёзы градом осыпались по моим покрасневшим от холода щекам. В голове серыми птицами бились болезненные мысли, ломая хрупкие крылья о жестокую реальность. Безысходность даже не давала выговориться, и большая часть несказанного так и оставалась несказанной.
– Иди сюда, – смягчился Игорь – я знаю, ему тоже сейчас было очень тяжело, особенно, когда я заплакала. Он крепко меня обнял, прижал к себе, уткнувшись лицом мне в волосы, – родная моя, ты ведь и сама всё понимаешь, мне нельзя по-другому. Наденька, милая, ты же сама такая, как я.
Да, и я – вот такой свободный человек… Меня тоже нигде ничего не держало. В любой момент я могла без особых душевных переживаний взять и бросить абсолютно всё, я могла уехать от родителей, могла спокойно сбежать, ничего не сказав своим друзьям, но… но этот друг – Игорь – почему-то подорвал мою свободу. Хотя… Нет, не подорвал. Через месяц, через два я уже не буду чувствовать никакой боли от потери такого близкого человека в моей жизни, я успокоюсь, буду жить дальше, причём, так же счастливо, как и раньше, а, может, ещё счастливее, но сейчас эта мысль не утешала. Сейчас мне было плохо, и вовсе я не в том состоянии, чтобы холодно рассуждать. Я всё могу понять мозгами, но какое мне сейчас дело до мозгов? Зачем мне что-то понимать? – Я ведь страдаю.
– Надь, – вновь заговорил он, – если будет возможность встретиться, я дам тебе знать. Я дам тебе знать, – отчётливее повторил он.
– Я не хочу тебя заставлять.
– И не заставляешь. Я соскучусь. – Игорь прижал меня к себе ещё крепче. Я ощущала, с каким наслаждением он вдыхает запах моих волос, ощущала, что ему тоже искренне жаль нашего времени, только нашего и неповторимого и невозможного с кем-либо другим. Я тоже очень любила его запах. Я не опишу, на что он похож, не сумею, но этот запах стал таким же родным и любимым, как ароматы, связанные с ранним детством: лаванда в бабушкином подвале, мамина одежда, топлёное домашнее молоко, настолько отличающееся от магазинного…
– Ты ведь когда-нибудь здесь будешь? – промямлила я – Игорь и услышал меня только потому, что мы сидели обнявшись.
– Я не знаю, Наденька, – вздохнул он, – я не всевидящий. Сейчас я знаю, что мне надо ехать, а уж потом