Сразу признаюсь: это письма в будущее. Тебе пока всего шесть, и многое из этого рано читать. Просто мне захотелось написать все заранее, мало ли что. К тому же отцам не всегда легко говорить с дочерьми на многие темы, сама понимаешь. А тут – самые разные темы, забавные и не очень. Всё, о чем я хотел бы с тобою поговорить рано или поздно. О чем предупредить, что посоветовать, от чего уберечь. Главное – я с тобой честен и пишу это не только как папа, но и как мужчина с довольно приличным и даже не очень приличным опытом.
Мне хочется, чтобы ты впервые это прочла, когда тебе будет лет десять или двенадцать. И чтобы перечитала в шестнадцать. Потом в восемнадцать. Потом в двадцать пять. И так далее. Хотя бы избранные места. Мне кажется, в каждом возрасте ты будешь находить тут какие-то новые смыслы, хотя ничего глубоко философского я в письма не закладывал. Напротив – создавал их вполне практическими, иногда раскладывая что-то по пунктам.
Просто надеюсь, что сделаю твою жизнь немного легче. Отвечу на вопросы, которые будут мучить. Ну и пишу вроде бы совсем не занудно. Все-таки журналист-литератор со стажем более тридцати лет.
И когда меня уже не станет, эти письма будут моим разговором с тобой. Может, откроешь вечером: «Ну давай, папа, давно я тебя не слышала…»
…Однажды, года в четыре, ты спросила меня: «А душа есть?» Тебя в ту пору волновали «теологические» вопросы. Как честный атеист я ответил: «Вообще сомневаюсь». Ты сказала: «Значит, когда ты умрешь, от тебя ничего не останется? Ты не сможешь меня видеть и быть рядом со мной?» Мой внутренний атеист запнулся. Заткнулся. И я ответил: «Знаешь, я всегда буду с тобой. И буду тебя оберегать».
Кажется, в тот момент я и подумал впервые о том, что пора бы начать письма к тебе. Долго вынашивал, набрасывал черновики, что-то удалял, исправлял, дополнял. Хотелось же многое сказать, не упустить ничего. И наконец – закончил.
Не знаю, что там случится с моей душой, но письма будут с тобою всегда.
Письмо 2
Как мне не хочется, чтобы ты взрослела
Признаюсь, Кира, у меня есть дурацкая манера. Я беспрерывно переписываюсь с Асей, твоей старшей сестрой. Которой уже почти двадцать. «Как ты, где ты, что ты? Надела ли шарф?»
Нет, это еще не самое дурацкое, оно дальше. Ася иногда мне сердито отвечает: «Я занята!» или «Хватит спрашивать глупости!». И тогда я пишу в ответ: «Не груби отцу, а то к тебе придут Белочка и Лягушка!»
Знаешь, кто эти Белочка с Лягушкой? Это наши с Асей любимые герои. Вот с тобой у нас есть две толстых озорных собачки и бесконечный устный сериал про них, а с Асей у нас были эти персонажи.
Они жили в Тимирязевском парке, у маленького пруда. (Потому что мы жили возле этого парка.) Точней, Белочка у пруда, а Лягушка в самом пруду. Родились они совсем давно, во время прогулки, когда Асе было года четыре. Ася устала, приуныла, и надо было срочно придумать историю, да посмешней и поинтересней. Так осенним днем возникли эти двое. Белочка была наивна, восторженна, всего на свете боялась, но при этом отличалась непомерным любопытством, которое вечно заводило ее в дурацкие ситуации. Белочка тогда восклицала тоненьким несчастным голоском «Ах!» – и тут ей на помощь приходила умница Лягушка. Она была резонером, немного занудой, но зато очень верной подругой, которая всегда оказывалась рядом в трудную минуту.
Тот эпический комикс я продолжал много лет, Белочка и Лягушка стали нашими с Асей веселыми спутниками, тайными любимцами, у которых всегда было много приключений, короче, не соскучишься. Даже когда мы разошлись с Асиной мамой, Белка с Лягушкой оставались с нами.
Первый тревожный сигнал для Белочки и Лягушки прозвучал, когда Асе было уже одиннадцать или двенадцать. Она попросила меня принести ей какой-то глянцевый журнал для подростков: подружка читала и ей захотелось. Потом, с другой подружкой, уже на даче, они увлеклись фильмами о любви и даже два раза посмотрели «Ромео и Джульетту» Дзеффирелли. (Это, конечно, Асе мама подсказала.)
А потом недоуменные Белочка с Лягушечкой остались одни. Больше Ася не требовала историй про них. Ася выросла. Совсем выросла. Что я долго не хотел принимать.
Но осознал в один момент. Наверно, у каждого отца бывает такой момент. Асе было лет пятнадцать. Мы встретились в городе, обедали в кафе. Она, конечно, куда больше смотрела в телефон, переписывалась, загадочно улыбалась. О, я догадывался, кому она там улыбалась. Я же словно пытался ее поймать, удержать. И вспомнил стишок Чуковского, мы с ней любили его, когда Ася была маленькой. Я сказал: «Ась, а помнишь – “дали Мурочке тетрадь”? Как там дальше?» Ася подняла глаза: «Стала Мура рисовать… дальше не помню». И снова – в телефон. А я всё приставал с детской чепухой, потому что отцы смешно и жалко глупеют, когда дочери ускользают и ты ничего не можешь с этим поделать. Потом, уже в метро, и случился тот момент. Она стояла посреди вагона –