В комнате можно будет увидеть человека сидящего на стуле перед большим кухонным столом. Заросшее бородой лицо, жёлтоватый оттенок кожи и длинные волосы вводят в заблуждения и не дают определить возраст этого человек. Но он определённо младше, чем, кажется на вид. Можно предположить, что ему около тридцати пяти лет.
Человек же этот, что странно, одет в костюм, белую сорочку и в четыре часа утра спокойно сидит на стуле перед столом и думает в тишине. На столе у него лежит лишь чистый лист бумаги и чёрная пишущая ручка. А рядом стоит бокал с бронзовой жидкостью.
Мужчина за столом периодически хватается за ручку. И когда шарик с чернилами уже почти готов коснуться девственно белого листа, рука мужчины замедлялась, не в силах опуститься ниже, и отбрасывает ручку обратно на стол. Затем он вздыхает, губы шевелятся в беззвучных ругательствах. А руки снова безжизненно свисают вдоль тела. Только одна левая нога нервно подёргивается под столом. Отбивая свой собственный успокаивающий ритм. Никому неизвестный.
А потом всё повторяется сначала. Мужчина откидывает голову назад и глядит на потолок, обращаясь за помощью. Вдыхает, поднимает обратно голову и начинает рыскать взглядом по сторонам. Но так нигде и не находя никакой помощи. Снова хватается за ручку. Однако опять безуспешно. Чернилам так и не удаётся впитаться в лист бумаги, чтобы остаться на нём.
И если пройти дальше через гостиную с кухней, мимо сидящего человека, то можно будет попасть в спальню, в которой стоит большая двуспальная кровать. По краям кровати вплотную стоят две тумбочки со светильниками. Справа в стене встроен шкаф купе с дверями в виде зеркал. И больше ничего нет, кроме окна, вид из которого открывается на тот же двор, в котором гуляет тишина. А затем из-за двери можно будет услышать резкий звон разлетающегося стекла, мужские крики и грохот. Как будто на пол упало что-то тяжёлое и огромное.
***
Чёрный кот, лежащий на каменной брусчатке в тени припаркованного автомобиля, лениво наблюдал, как перед его мордой проходят ноги в бежевых брюках с голыми щиколотками. Неторопливым шагом эти ноги, обутые в коричневые мокасины, завернули в темноту проулка, скрывшись из поля зрения кота, сверкнув на прощания лишь чёрными подошвами.
Даррелл Войт, завернул в этот тёмный проулок, только лишь для того чтобы спрятаться от ярко палящего солнца. Он остановился возле деревянных ящиков составленных друг на друга, которые ещё хранили в себе утреннюю прохладу. Даррелл опустил на них свою ладонь и оценил температуру. Удовлетворившись ею, он сел. Сидя на ящиках, он стащил свой коричневый мокасин с левой ноги и рукой растёр мизинец, который изрядно покраснел от неподходящего размера обуви.
Ноги Даррелла с детства имели небольшое отличие в размерах, но доставляли большую проблему с покупкой обуви и её использованием. Так как левая нога была чуть больше, то обувь Дарреллу приходилось покупать, подстраиваясь под неё, руководствуясь с детства советом родителей. Так он всегда и делал, но эта пара мокасин так сильно приглянулась ему, что он сразу захотел купить её. К его сожалению эта была последняя пара из старой коллекции и завоза таких мокасин других размеров больше не предполагалось. А размер этой пары подходил как раз, только для правой ноги. Решив, попытать счастье и попробовать разносить обувь, Даррелл протянул наличные продавщице и попросил пробить покупку. А сам остался какое-то время любоваться обувью перед зеркалом, чувствуя, как жмёт мизинец на левой ноге.
И вот уже прошло около месяц с момента покупки, а мокасины так и не разносились, но любовь к ним только росла. Прекратив растирать палец, Даррелл положил обувь на землю и придавил голой ступней, дав ноге немного отдохнуть.
Засунув руку в нагрудный карман светло-голубой рубашки, он достал из неё пачку сигарет. Открыв её, Даррелл вытащил зажигалку и сигарету с оранжевым фильтром. Закусив сигарету между зубов так, будто она собирается убежать, он поджёг кончик с торчащим табаком. Бело-серый дым растёкся по проулку, наполнив его лёгкий воздух тяжёлой густотой.
Мысли его были заняты очередным рекламным проектом, взваленным на него на работе. Но кроме как поставленной начальником цели в его голове так ничего нового и не появилось. Творческие идеи или неординарные решения были уже где-то совсем рядом, вот-вот готовые ворваться в выгоревший мозг на солнце. Но каждый раз, когда Даррелл уже был готов открыться им, они ускользали, переставая мельтешить перед его глазами.
Посидев ещё пару минут, докуривая свою сигарету, Даррелл нагой подцепил придавленный мокасин. Свободной рукой он натянул его за запятник и встал для продолжения своего маршрута, предварительно плюнув на окурок и выстрелив им из пальцев в непроглядную тьму проулка.
Время только подходило к обеду, но солнце уже невыносимо пекло и плавило головы тех, кто пренебрегал головными уборами, в их числе был и Даррелл. Думавший, что пусть лучше его голова взорвётся от солнца, чем от стягивающей голову кепки или панамы. Было бы слишком смешно и нелепо, если бы в новостных сводках его смерть обозначили от стянувшей голову кепки. Умереть