Век за веком в Долине дождей…
Долина дождей
У края утеса он замер. В тоске
И продрогший, чертил на доске
Чьё-то имя. Секунды истлели в песке.
Последней упала песчинка, и с нею
Уснуло само бесконечное время,
И лишь оглянулся – исчезло и имя,
Исчезла долина и он – вместе с ними.
Он каплею стал в необъятное море
Долины дождей – жизни нашей и горя.
Озеро в Долине дождей
Каплей в море он стал, без сомненья,
Час и моря настал: изменилось оно беспредельно,
Лишь Долина дождей сохранилась,
Среди горных утесов укрылась,
Только в недрах своих всё равно
Озеро скрыла одно.
Наводнили долину туманы,
Что из моря восстали, и самый
Леденящий, искрящийся дождь
Промочил всю долину насквозь,
И в Долине дождей, как дотоле,
Разлилось и покоится Море.
I
Старик Сумару понимал, что немощь отныне его спутник, и на сто втором году жизни он в последний раз смотрел из своего дома на кур, бездумно клюющих зерно.
Что он оставит после себя? Всё ли он успел сказать? Сэнсэй нахмурил брови: грусть – не мужская забота.
Он уходил с гордостью в сердце: двое его учеников, десятилетних мальчиков, за три года переняли достаточно знаний, чтобы перейти к профессиональному учителю. Дети Осира Тэнгой и Осага Таки были не разлей вода друзья, но каждый из них ревностно относился к победам другого, хотя и сопереживал неудачам.
Сумару-сэнсэй с тревогой наблюдал, как растут эти двое. Они дополняли друг друга, как единое целое. И в то же время между ними не было того, что так любил Сумару. Не было гармонии. Это два начала, разрушительное и созидательное, оба они равны по своей силе, но мирно существовать вместе им нет никакой возможности.
Уходить из деревни лучше всего было осенью. Сэнсэй зажмурился, представляя всю остроту картины: он, уважаемый гуру, в полном молчании и одиночестве (провожать нельзя) отправится далеко в лес под красный дождь кленового листопада, найдёт себе уединенное местечко у студёного озера и доживёт свой век жизнью отшельника, вслушиваясь в шумы мира и пытаясь достичь просветления1.
Но была весна, и тень грусти этого события растворялась под действием молодого солнца. Мальчишек Сумару отпустил играть на улицу: за время строгой муштры им редко представлялась такая возможность. Осира-тян и Осага-тян изображали ниндзя и бегали друг за другом, гортанно крича и делая резкие замысловатые движения.
Самое время, они и не заметят его исчезновения. Сумару надел плетёную шляпу и, накинув плащ, двинулся в сторону гор, видневшихся вдали. Шёл не спеша (а куда спешить-то?), и деревня уменьшалась на глазах. Вскоре она и вовсе скрылась за очередным перевалом, и сэнсэй вступил на лесную тропинку.
Осира и Осага ещё долго не замечали исчезновения их учителя, а когда обнаружили его отсутствие, то начали искать Сумару. Домик выглядел осиротелым. Кто-то должен был рассказать им о произошедшем, но всё дети поймут и сами.
II
Прошло десять лет. Юноши были призваны на службу в императорские войска. День принесения присяги для обоих оказался настоящим торжеством. Помимо всего прочего, выдали и роскошное обмундирование, но доспехи и меч, настоящие предметы искусства, должны были быть изготовлены на заказ.
Больше всего радовался Осира Тэнгой: ему не терпелось доказать свою преданность императору, и он целый день выхаживал с катаной, чеканя каждый шаг.
Осага Таки вёл себя иначе: убрав подальше доспехи, он отправился в родное селение, где и пробыл до утра.
Следующий день друзья провели в пути по направлению к северной деревушке, где местные крестьяне отказывались работать, бросали посевы риса и уходили в леса. Это было неспокойное место. Перед въездом путники увидели воткнутые для устрашения врага колья с насаженными на них искривленными от смертельной муки головами. Оставшиеся в деревне жители не проявляли ни малейшего намёка на радушие и интерес: они смотрели исподлобья, женщины спешили по домам и захлопывали двери.
Лагерь разбили метрах в пятистах от поселения, дабы не накалять обстановки, и расставили часовых.
Тэнгой был разочарован. Его романтическое представление о службе улетучилось, но долг был превыше всего, и он смирился.
Зато протестовал Осага. Он топал ногами и размахивал руками, говоря при этом, как можно было допустить к оружию такого монстра, вампира с «треснутой головой».
Таки говорил так о командире. Мидзуко Хатояма был сущим демоном во плоти. «Треснутой» его голову Осага назвал из-за белого, рассекавшего лицо надвое, глубокого шрама, порядочно повредившего