Кроме небольшой конторы правления колхоза и около двух десятков вросших в землю избушек колхозников, ничего примечательного, даже начальной школы или фельдшерско-акушерского пункта, в хуторе отродясь не было.
Когда развалился Советский Союз и началась «оптимизация сельского хозяйства», все последнее, что было хорошего в хуторе, накрылось, как говорили, «медным тазом».
Огромные свекольные поля заросли бурьяном выше человеческого роста, сахарный завод захватили молодцы в черных масках с автоматами.
Все ценное оборудование из цехов куда-то вывезли, часть сдали на металлолом. Частично разобрали железнодорожную ветку от завода к станции. Крепкие, пропитанные креозотом, деревянные шпалы растащили люди.
Строили из них свинарники, курятники, а умельцы сооружали из них даже небольшие избушки или сараи. Рельсы куда-то увезли. Завод остановился. Народ остался без работы. Молодежь и трудоспособное население заводского поселка и хутора перебралось в райцентр и ближние города в поисках работы и лучшей жизни.
Покупать, оставленные хуторянами избушки, никто не стал. Постепенно их разобрали на дрова – с топливом в хуторе и районе всегда были большие проблемы.
После «лихих» 90-х годов в Колбасовке осталось жить всего тринадцать человек. «Чертова дюжина» – шутили бабы. Три пожилых пары, шесть одиноких, но еще моложавых женщин и красавец мужик Фадей. Было ему примерно лет пятьдесят «с гаком», а может быть и чуть больше. Жена Фадея шесть лет назад скоропостижно умерла, сын с невесткой уехали куда-то на Север за длинным рублем. Фадей ехать на чужбину отказался, заявив, что помирать будет на родине.
Все хуторяне часто звали его дедом, но он, несмотря на пышную седую шевелюру, аккуратно подстриженные усы и бородку, по сравнению с тремя женатыми мужичками, выглядел, как парубок. Не курил. Выпить мог хорошо, но «алкашом», как конюха Ваську по прозвищу «пюзирёк», хуторяне его не считали. Фадей пьяным под заборами никогда не валялся и участия в местных разборках с мордобитием тоже не принимал.
Кто конкретно дал Фадею заморское прозвище «мачо*», толком никто не знал. Поговаривали, что это словечко кто-то принес из заводского поселка Кировский, где в школе много лет работала пожилая и очень грамотная учительница. Возможно, именно она придумала это прозвище, когда узнала о «подвигах» Фадея на любовном фронте.
* * *
…Здесь автор должен сделать небольшое отступление.
Пути Господни неисповедимы. Хотите – верьте, хотите – нет!
Эта учительница – Нина Петровна Калашникова – до Отечественной войны работала в начальной школе города Малоархангельск Орловской области, а моя тетя Александра Андреевна Косилова преподавала там в педучилище физику и математику. Мой старший брат Василий Ефимович Комаристов в школе сидел за одной партой с Валей, дочерью Нины Петровны. Потом Валя вышла замуж за – двоюродного брата моей жены. Вот такая история…
* * *
Фадей – высокий, сильный, веселый, симпатичный, стройный шибко любил женщин с пышными формами. По этому поводу часто повторял украинскую байку – «возьмешь в руки – маешь вещь…».
Почти все хуторские бабы, от которых Фадей просто балдел, имели такую комплекцию. И только одна маленькая ростом холостячка Дуська выглядела, как тростиночка сухая или вяленая вобла.
Бабы потихоньку посмеивались над ней, называя между собой «плоскодонкой». Иногда говорили про нее:
– Не, бабоньки, гляньте-ка. Наша Дуська дюже норовит к Фадею в постель нырнуть. Костями там буде тарахтеть. Сиськи отвисли, как у Гришкиной собаки ухи, а она туды на перину метит…
Фадей, частенько заглядывавший за пазуху какой-либо пышногрудой кокетничающей красотке, с тоской в голосе напевал: «Ах, какая женщина, какая женщина! Сабе б такую…». Но жил один. Сам управлялся с небольшим домашним хозяйством. Помощниц не приглашал, да и не доверял им. «Все равно сделают не так».
Одинокие бабы не один раз пытались приворожить, подставиться, соблазнить или женить его на себе, но мужик от прямых намеков и близких контактов ловко уходил и только хитро посмеивался:
– Я табе, красуля моя, ишшо школьницей помню. Токо тройки, бывало, в портфеле таскала. И какая ты в доме хозяйка будешь и особо на пуховой перине – никак сабе представить не могу. Попробовать бы надо пару ночей покувыркаться с тобой, а там, глядишь, може и сойдемся. Чем черт не шутит. В тихом болоте они, кажут, как раз и водятся…
Бабы, собираясь вечерами на лавочке у бывшего правления колхоза, лузгали семечки, судачили обо всем и ни о чем, перемывали друг другу косточки, иногда даже ругались из-за курей или коз, забравшихся в чей-то огород.
Обсуждали районные и местные новости.